---

---

наверное, сегодня я уже вряд ли буду досматривать амаркорд
в ванной сушатся полотенце
мне пришлось нелегко
мокрые полотенца - они очень тяжелыые

я представляю себе спектакль, где все зрители будут привязаны к креслам
их руки - будут привязаны в ручкам кресел
веревками, полотенцами, чулками, носовыми платками
потому что я так хочу
я так задумала
и танцоры они будут просто озера нежности
костлявое объятие вытянутая нога запрокинутая голова и сухая раскрытая ладонь
крик крик ночное сознание и море просто море не озеро нежности и любви
к каждому к каждой
кто привязан и не может также двигаться, встать, раскрыть воздух, развернуть свое сердце прямо в космос
ну или откуда там все это приходит
что вдруг раскачиваешься как люстра прыгаешь с обрыва
ощущаешь тело временным укрытием
которое нежалко
и нужно только для одного
чтобы вот сейчас подойти вперед немного в зал
и щекой коснуться щеки того, кто сидит и так напряжен
не потому что привязан, но просто напряжен день за днем
и пробежаться пальцами по глянцевому колену вздрогнувшей женщины
чтобы она вдруг поняла
нечего бояться
не бойся

(я это так уже сто раз говорила)
(скоро выпускной и так уже никогда не сделаешь в лите)
(а я бы хотела подобраться к вам в темноте зала)
(коснуться щекой вашей щеки и вдохнуть вас)
сразу и навсегда
пусть уже мы год как не разговариваем
и у вас моя книга
и вы с каждым годом становитесь все мягче
все презрительнее
все дальше
мне уже все равно, что ничего этого не будет никогда
началась совсем другая жизнь, без предисловий, и в ней впереди так много всего интересного
что я думаю о вас все реже и реже

---

"мы космос
мы идиотки но мы космос"

---

станции: электрозаводская, платформа 43 километр, гжель
кроме пива, мороженого, орешков и энциклопедий
(здравствуйте, уважаемые пассажиры, дорогие наши бабушки и дедушки)
предлагают: дверные звонки, газеты, развивающие игры и носки
(носки гордость родного отечества)
со всеми достоинствами и всех размеров.

с самого утра слышно как лопаты дворников скребут по асфальту - расчищают снег
с самого утра, с шести часов я пишу эссе о снайдере
я стояла на одной ноге в ванной, чистила зубы, когда вдруг поняла
точно знаю, с чего начать.


я не спрашиваю у дживса, какая нам нужна станция
он сказал, что в лесу будут сосны
и я узнаю

все необходимое
топор, спальники, котелок
бумага кофе гречка
и книга
я решила взять с собой одну книгу
(и это будет не набоков)
палатка и две алюминиевые миски
(лет под десять)
которые так и не пригодились.
на земле и в воздухе все отсырело.
электрички, подбегая к станции, вскрикивают. слышно по часовой стрелке и против
в пламени
(все-таки разгорелось)
деревья кажутся хрупкими и седыми
я думала: будут цвета меда меди корицы или хотя бы речного песка
но они просто седые
звезды появились только к рассвету.
потом оказывается, что это не канава, это пожарная прогалина
по левую сторону - ручей, берега засыпаны снегом
я слежу, как кроны сосен качают ветер
я слежу за таинственной жизнью деревьев
дым проходит сквозь
волосы, ладони и свитера
и мы превращаемся в двух салак горячего копчения
и на обочинах растет брусника


названия станций: электрозаводская, гжель, платформа 53 км
названия рыб: сёмга, чавыча, лещ и ерш
названия морей: белое, средиземное, яванское
названия переулков: старопесковский, петроверигский, сверчков
названия животных: барсук, енот, олень, выдра
названия растений: чаппараль, кедр, шиповник
названия женщин: лена, анна, екатерина, мадлен
названия сияний: северное сияние

(она нужна нам здесь и сейчас)
(любовь нужна нам здесь и сейчас)

---

(снился сон)

в школе сына ее презирали за то, что не была степенна
взлетала по лестницам, хлопала дверьми, смеялась по коридорам
ученики устраивали каверзы, швыряли ей вслед футбольные мячи и те зловеще катились по лужайкам
швейцары не замечали
и однажды, придя, она почувствовала - ну, хорошо.
ну, вот теперь-то
и медленно, как старая придворная дама в парике, полезла одолевать лестницу
ковер кое-где отогнули, чтобы протереть ступени. она старалась не споткнуться.
на первой площадке ее уже ждали: тот швейцар, который подал ей руку
и тот, кому она скинула шубу с плеч
он не унес ее тут же, остался стоять - она оставила его внизу, по правую руку
у нее была строгая прическа и поднятая вуаль.
сын не встретил ее наверху.
все ученики носили красные мундиры и узкие брюки, она пришла в неурочное время и поэтому они расхаживали здесь наверху повсюду. или, может быть, они ждали ее.
и вот они мягко и очень вежливо влекут ее за собой; они предлагают ей обогнуть лестницу, свернуть сюда, присесть сюда
прямо по ковру идут рельсы
и все они усаживаются на крыши вагонов, когда поезд медленно тащится мимо
и она тоже садится, последней
и поезд едет по ковру, довольно быстро
и все набирает ход

---

автобиография мирчи элиаде
румынского мальчика, подростка в очках
вот он читает у себя в мансарде
глаза слезятся
чередует лампочки: то синюю, то белую
умывается, две минуты лежит на кровати, стараясь ни о чем не думать
потом поднимается и опять.
каждую ночь отнимает у себя минуту сна.
каждую ночь, с пятого класса лицея.
времени отчаянно не хватает.
просто ничего не дается.
волосы у него рыжеватые, той девочке в деревне понравился его брат
хотя у него - черные, как вороново крыло
(можно даже посочувствовать)
но это не отравило ему лета.
он собирает насекомых, часами разглядывает их мерное, угрюмое шевеление в ящике
описывает растения
пишет рассказ о том, как нашел философский камень
на чердаке сооружает себе лабораторию
и проводит там классические опыты
горение фосфора, таинственные превращения серы
"и все такое прочее"
его ноги уже обморожены:
однажды весь день провел катаясь с горы
вернулся, умирая с голоду, с зудом в ступнях.
носки снимали вместе с кожей
тетушки держали его за руки, потому что очень чесалось
каждое утро растирали снегом
и кто-то все время был рядом с ним, чтобы он не ринулся к печке.
отец прочит ему будущее пианиста и белыми нитками сшивает тетрадки
разноцветные обложки, веселее школьных.
они хранятся в сундуке кофейного цвета: энтомология
морфология и физиология растений
физика
химия
востоковедение
оккультные теории
"и все такое прочее"
(со временем их все больше и больше)

(ну правда же, это книжка была просто необходима, не смотря на то, что она стоила чудовищных денег
но больше нет никого, чтобы запретить или разрешить
покупать книги.
больше никто не говорит: чтоб в девять дома!
никто не зовет с балкона, потому что обед, а на обед суп, а суп это борщ и он остывает
дворницкие лопаты скребли весь день
снег кончился, асфальт черный
еще видны следы голубой краски
у подъезда: my dear wife и дальше совсем безграмотно
снился сон: некто
видимо, женщина
держит меня под локоть.
мы сидим в трамвае с правой стороны, я - у окошка.
номер двадцать шесть, под дождем
или в полуденных сумерках
едем мимо знакомых зданий: горсовет, цирк, юношеская библиотека
каждое со своей стороны, но зато выстроены все - или просто обшиты - серыми досками, как строят на севере
и от дождя древесина темнеет
и между досками - бледно-зеленый - мох
поворачиваем у цирка, налево
и выезжаем на ту улицу, которой никогда не было - цыганская
тут прямо от угла - площадь
площадь впадает в море
высокий парапет, ионические колонны из упоительного мрачного камня
с продольными жилками, я имею ввиду - каннелюры
дует ветер, и вода совсем бирюзовая, кто-то плещется, ныряет до самого дна
дно - квадратами, шахматной доской, вместе с тем видны водоросли и камни
он очень быстрый, в черном комбинезоне
площадь окружена колоннами только с трех сторон; повернув, трамвай гремит под сводами аркады
становясь увертливей и меньше, но лбом
все равно задевает висячие лампы
следующая остановка будет - улица караванная
но мы сошли; облокотившись о парапет, смотрим на воду
она держит меня под руку и робко интересуется,
не против ли я провести с ней еще несколько дней
на что я говорю, что собиралась
еще раз проехать по тому же маршруту; в одиночестве
и она, извиняясь, говорит
что будет меня сопровождать
в голосе - что-то армянское, твердость гласных, как будто все прислонились спиной к стене
одета - в платье; так одеваются в ветер
небо тоже совсем синее, сумерки остались за поворотом)

---

Hay for the Horses
by Gary Snyder

He had driven half the night
From far down San Joaquin
Through Mariposa, up the
Dangerous Mountain roads,
And pulled in at eight a.m.
With his big truckload of hay
behind the barn.
With winch and ropes and hooks
We stacked the bales up clean
To splintery redwood rafters
High in the dark, flecks of alfalfa
Whirling through shingle-cracks of light,
Itch of haydust in the
sweaty shirt and shoes.
At lunchtime under Black oak
Out in the hot corral,
---The old mare nosing lunchpails,
Grasshoppers crackling in the weeds---
"I'm sixty-eight" he said,
"I first bucked hay when I was seventeen.
I thought, that day I started,
I sure would hate to do this all my life.
And dammit, that's just what
I've gone and done."

---

---

и вот мы сидим друг напротив друга - я и мои новые ботинки
со шнурками
и разглядываем друг друга, потому что нам предстоит провести вместе как минимум пятьсот зим, из которых десять - в снегах и движениях. поезд тем временем въезжает под свод очередной станции, белый, с отливом в лиловизну, с длинными плафонами или висячими лампами, которые раскачиваются на бесконечных сквозняках. я и мои ботинки, мы теснимся, чтобы дать место новым пассажирам и долго разглядываем высокий сводчатый потолок, видный с нашего места в вагоне, до тех пор, пока двери не закрываются. тогда станция медленно отходит назад и мы вырываемся в темноту, и за стеклами вагона навстречу и вдогонку промахивают огни указателей, берегов не видно. запрокинув голову, я думаю обо всех вещах с очень легким сердцем. на тверском бульваре открыли новый фотопроект и это так прекрасно, что можно сходить туда в обеденный перерыв. вчера все деревья казались очень черными и в дальнем углу детского парка две девочки чистили большого, серого в гречку коня. и четырнадцать мрачных собак жались к стене какого-то учреждения напротив, все они повернули головы в одну сторону, а стена была цвета сливочного масла. и ветер, ветер срывал шапки у женщин, и они от неожиданности смеялись. их было четырнадцать, я остановилась, чтобы пересчитать.
мы должны понять друг друга, потому что нам предстоит очень долго быть вместе, и я настаиваю на этом. нам придется пережить сияющие ночи, дни, у которых горло забито метелью, вереницы деревьев и растянутые во времени поля и холмы. пляжи, гравиевые дорожки, приморские станции, стволы тутовых деревьев, влажные камни ручьев и раскаленные мостовые я буду переживать с кем-нибудь другим, или в гордом одиночестве босых ног, но это будет немного позже. наступает зима, не спать все тяжелее и можно с литературоведческой гордостью говорить, что моя постель, как и у набокова, напоминает глетчер.

---

в кадре: в любых условиях машинка машинка держится молодцом

за кадром: любые условия

---

в мск тогда было восстание, об этом нужно помнить. поезда в центре останаливались только через станцию, а дальше - без всяких объяснений, но мы все равно надеялись добраться до дома. улицы переходили одна в другую плавно, без прямых углов, и мостов было гораздо больше, и в сумерках горели фонари. пасмурный летний вечер, пятницкую и некоторые другие улицы освобождают потому что скоро здесь побегут. никакого движения, прохожих просят во время бега не оставаться на тротуарах, но втиснуться в лавки, кто какую найдет. лавки освещены и немного дореволюционные. мы уезжаем из города, где все так напряжены. мы приезжаем к морю и чернокожий чувак с дредами, сидящий в лазоревой воде, зовет нас к себе. вода очень теплая и мы садимся на затонувшие мостки, которые раскачиваются там внизу, так что только плечи на поверхности. он обучает нас искусству приливов и отливов. вода прибывает по мере того как он говорит. мостки гладкие, темные и мы соскальзываем прямо к нему, потому что вода становится все выше, но она все такая же теплая. в комнатах с белыми дверями и темными обоями с цветочным узором, мы приходим в себя и сушим одежду на спинках стульев. в ванной, чтобы спустить воду, нужно потянуть за шнур с кисточкой, а у каждой двери во лбу - полукруглое окошко с цветными стеклами. в той комнате где есть окно, стоят кровати с тонкими решетками в изголовье, там встретились девочки, которые давно или никогда не видили друг друга. входя, я спрашиваю:
девочки, можно, пока вы тут молчите, я послежу за мирозданием?
и тогда весь дом становится открыт, запретных комнат не остается; все побывавшие здесь, что-нибудь оставили, от вещей немного сумрачно.
потом на мосту мы садимся на фиакр. он запряжен парой вороных и очень больших лошадей. удержаться там наверху очень трудно, рессоры отличные и прекрасно пружинят; мчась по правой полосе, фиакр прихрамывает, взбираясь на тротуар, и взлетает. мы чувствуем себя как на качелях, уходящих из-под ног; мы одеты в пиратские сапоги с отворотами, и в городе становится все темнее и темнее. но мы по-прежнему надеемся куда-то добраться. и все так напряжены.

---

маша: нет, мы не буддисты.
маша: нет, я дорожу этими связями.
маша: (распаляясь) какая нафиг отреченность, когда вон облако летит.
маша: да это же ямбом я сказала. о

---

день уныло меланхолик. вагоны приходят на центральные станции пустоватыми, футбольные фанаты исполняют нехитрую песенку, сообщая миру, что они цска, от цыганок, раскачивающих юбками, уютно пахнет шерстью и водкой. вчера, когда я уходила из дома, чтобы взмахом руки остановить автобус в шесть ноль восемь и ехать на завтрак с антонио, гульнара еще спала, свернувшись у стенки, и было темно и тихо, как между ладонями. мы завтракали, пока день наливался молочной голубизной, а потом в кофебине на сретенке флавио то и дело поднимался, чтобы посалютовать своим друзьям. сидя через столик от нас, они рассказывали ему, сколько часов лекций им предстоит сегодня после обеда, а потом мы играли будто мы сходили к гадалке и она напредсказывала нам жизнь с кучей родственников и садоводством, гадалку звали сибилла, а кота, который нам предстоял, - прохор
- prohor che sta facendo? volevo accarezzarlo
- prohor è occupato. sta mangiando.
- прохор что делает? я хотел его погладить
- прохор занят. он ест
а когда я вернулась обратно, ее вещей уже не было: черный рюкзак и стоптанные башмаки цвета кофейной гущи исчезли, на кухонном столе из кедровых орехов было выложено сердце, и все форточки открыты.
асфальт цвета асфальта, мир стал теснее, потому что предметы не отбрасывают теней, ветер раскачивает белый фонарь в мастерской. сидя на полу, я попадаю ладонью в медовое пятно на ковре, мысль о сне тосклива и неуютна, мысль о красных туфельках в августе, мысль о чужих бабушках и мысль о воскресных овощных рынках, раскинутых вокруг парка, и мысль о белом песке адриатического пляжа, и мысль о тугом окрике, взлетающем как отбитый теннисный мяч, и мысль о водяной мельнице, и мысль о небольшой площади, вымощенный голубым кафелем, куда приезжают синие поезда, и мысль о пращурках, и мысль о зимах в деревне, и мысль о термобелье, и мысль о девочкином животе, полном камнями от невозможности сказать правду, и мысль о стульях, которые задуманы как портреты людей, и мысль о сломанных цветах и трансатлантических перелетах, - все они уравниваются
дыханием
вдохом и выдохом
поделенным надвое.

---

вилка вика
вилка виталий
кружка клава
ложка лида
чайник чаплин
латентный нож николай

---

прозрачная алая сережка в складках простынь. тень удлиняет пальцы, жесты, вдохи. одной - мне остается только пустая поэзия обнаженных постелей, ванн со спущенной водой, вспаханных полей, стульев, с которых только что встали, и распрямленных кудрей. одной - мне остаются пластиковые вилки, трещинки на губах, женщина, глядящая в "комсомолку" с выражением ехидного сочувствия, завтракающий мужчина, который врет по телефону своей бабушке, что спешит к ней и не может доехать, владимир набоков вне сцен и кулис, так близок, что можно облизать его зубы, парочка любовников из солярия, которые едят вагон-виллс, сидя лицом к стене, фон - алый, фон - коричневый, фон - вторник, юные адвокаты с портфелями, гон из учреждения в учреждение, добросовестное отношение к делу. а первый, с кем здороваешься утром, - дворовый пес цвета золота инков, сидящий у тротуара.
- здравствуйте, собака, - говоришь ему, и он некоторое время вежливо идет вслед.

---

пятница, среда, ноябрь
в это время все
люди так болеют
хочется воды воды воды воды и узнать, а точно ли морские звезды страдают в предвкушении собственного бытия,
или так, не очень.
а если не очень, то что их по-настоящему волнует?
обидно ли им прозвище "рыжик"?
как они проводят каникулы?
используют ли они в речи предлоги?
ни один океанолог не может дать мне ответа
и даже жак-ив кусто.
вернемся в ноябрь.
в ноябре еще не было снега.
только один раз, в обеденный перерыв, когда мы шли по большой бронной за кофе, и маша еще не спрашивала, разоблачая все предметы: хорошо?
синее платье висит на кухне как деталь интерьера, ноябрь начался то молочным, то ясным, когда пошел снег, мы выразили радость узнавания сдвоенным криком СНЕГ и потом долго размешивали сахар в картонных стаканчиках.
в субботу на сретенке флавио тоже пьет кофе и рисует в моей нетронутой парижской тетрадке чувака франко лет пятидесяти, который работает в банке и желает, чтобы я угадала его хобби, цвет волос и планы на будущее, плохая погода называется il tempaccio и благодаря суффиксу коннотация проклятья уже включена, на дополнительные слова можно не размениваться. потом я еду на эскалаторе вниз, а маша едет на эскалаторе вверх
и это так прекрасно
и в этом что-то кроется.
в кофебине они теперь носят не синие футболки, а голубые; голубые очень красивые. у меня есть только синяя и теперь мне не нужно стирать ее каждый день и она все еще немного пахнет кофейной пудрой, и у нее отрезан воротник, и возвращать ее я не собираюсь. на чайной банке (куда гости бросали нам чай) мы все время писали разные надписи.
например:
на увеличение производительности труда
или
на разведение галапагосских черепах в домашних условиях
или
на установление справедливости во вселенной
последняя надпись, которую мы сочинили, прежде чем я ушла из кофебина, была такая:
на велосипед.
на свой собственный велосипед,
а не на велосипед вообще.

портрет августовских пяток

---

и центром этой инсталляции должна была стать фотография, которой не было. необдуманная, но выполненная безупречно, в охру, в бесшумность, в неподвижность, - она занимала центральное место на этой стене, но ты ее не увидел, даже не смотря на то, что у тебя были черные кудри, которых никак не могло быть, потому что ты учился на композиторском, где таких кудрей не одобряли. ты стал еще младше с нашей последней встречи.
пятнадцатое, пятница, день рождения подруги марты. дана говорит с утра: - давайте не открывать кофейню. давайте напишем на дверях: "кофейня уехала в командировку. поезд отходит с курского вокзала в 8:07. провожающих просьба...". потом мы пьем кофе на даче, где свалены мешки с мусором и разбросаны арбузные корки, и в восемь мы открываем двери.
я хочу написать роман о покое.
кафе "4 ангела" закрыто.
hazelnut смотрит ясно и внимательно и никогда не исчезает, не сказав, что вернется. львиный человек приходит в половине девятого вместо двух, собрав волосы в хвост.
а вечер мы проводим в париже. в субботу, не заботясь ни о каких откровениях, мы качаемся на качелях и весь париж залит темнотой, если не считать голубого фонаря у поликлиники (которая может быть библиотекой). на каждый вопрос можно дать два совершенно противоположных ответа; возьми билеты, будешь за старшую. у качелей валяется забытая желтая лопатка. в ночи эмигранты бредут, как влажные вырванные цветы, и нельзя понять ни слова из их разговора; как только они рассаживаются на скамейках, по двое и по шестеро, стараясь невзначай окружить нас, мы торжественно встаем и покидаем париж.
потом разница между уехать и остаться становится такой несущественной,
все страны кажутся не то что одинаковы, но просто похожи
твоим отсутствием
в каждой из них

---

однажды начался август
месяц цезарей и просторных поликлиник, покинутых больными
нет даже стариков и старух, которые назначали здесь встречи
(ну завтра, вы прежде в девятый, я вам займу)
очередь движется так быстро, что не успеваешь задуматься; теперь раздеваться не надо; стеклянные холлы и живые растения, какао на ужин - чего тебе еще хочется.

привет, дорогой дневник, когда идешь с коллегами в обжарочный цех, то еще во дворе, где пусто и ветрено, появляется запах. горячие кофейные зерна и теплый аромат шоколада; фасовщицы в бордовых халатах не улыбаются, ростеры не останавливаются, а на складе лежат тяжелые мешки из никарагуа, сальвадора, бразилии, мексики и колумбии. главный технолог в специальной шапочке придумала для нас секретную смесь элит, из которой весь кофебин варит эспрессо, и выращивает на подоконнике арабику из ямайских зерен. коллеги и ты сам: вы все проживаете свою жизнь чашка за чашкой.
для всех август начинается равновеликим, незаметным и холодным
чем ты обладаешь? ты обладаешь ничем
дорогой дневник, я давно тут ничего не писала
к счастью, выходные заканчиваются, мне не нужны такие длинные дни
еще с вечера стало понятно, что назавтра будет ясная погода
в самый раз для велосипеда и длинных кос, в самый раз чтобы поваляться под деревом
ни одна история не заканчивается так, как хотелось

десятое, воскресенье.
лампы в том дальнем углу висят очень низко. встав, человек часто ударялся лбом, бросал салфетку, которой вытирал губы, выбирался из-за стола и уходил. оранжевая лампа на шнуре оставалась раскачиваться, и грязная посуда, и руины недоеденной меренги, и остывшее облако молочной пены, и ложка, упавшая на пол, - все это оставалось.
- нет, понимаешь, сравнивать с чечней в данном случае неуместно, - говорил сосед, встряхивая сложенным зонтом. был один из первых дней августа, ничего еще не понятно, никакого положения, идет дождь. с каждым днем все теплее.
несколько дней не была дома, потом вернулась. у маши яркое полосатое одеяло. цветы и жираф на подоконнике. старики на городских площадях, теплый ветер, собаки, глядящие на солнце.
пойдем в кино, давай завтра, давай.

- капуччино!
- а потом?
- а потом суп с котом.
- ну на суп с котом вы уже опоздали. видите ли, мы каждое утро ловим свежего кота, и его быстро расхватывают. в следующий раз приходите пораньше.

---

в стокгольме в то воскресенье было так безлюдно, так безлюдно
только лодки, продавец кукурузы, автобусы, велосипедист и еще осовевшая русская экскурсия шумно завтракала из полиэтиленовых пакетов на скамейке