верхом на ките
и вот мы сидим друг напротив друга - я и мои новые ботинки
со шнурками
и разглядываем друг друга, потому что нам предстоит провести вместе как минимум пятьсот зим, из которых десять - в снегах и движениях. поезд тем временем въезжает под свод очередной станции, белый, с отливом в лиловизну, с длинными плафонами или висячими лампами, которые раскачиваются на бесконечных сквозняках. я и мои ботинки, мы теснимся, чтобы дать место новым пассажирам и долго разглядываем высокий сводчатый потолок, видный с нашего места в вагоне, до тех пор, пока двери не закрываются. тогда станция медленно отходит назад и мы вырываемся в темноту, и за стеклами вагона навстречу и вдогонку промахивают огни указателей, берегов не видно. запрокинув голову, я думаю обо всех вещах с очень легким сердцем. на тверском бульваре открыли новый фотопроект и это так прекрасно, что можно сходить туда в обеденный перерыв. вчера все деревья казались очень черными и в дальнем углу детского парка две девочки чистили большого, серого в гречку коня. и четырнадцать мрачных собак жались к стене какого-то учреждения напротив, все они повернули головы в одну сторону, а стена была цвета сливочного масла. и ветер, ветер срывал шапки у женщин, и они от неожиданности смеялись. их было четырнадцать, я остановилась, чтобы пересчитать.
мы должны понять друг друга, потому что нам предстоит очень долго быть вместе, и я настаиваю на этом. нам придется пережить сияющие ночи, дни, у которых горло забито метелью, вереницы деревьев и растянутые во времени поля и холмы. пляжи, гравиевые дорожки, приморские станции, стволы тутовых деревьев, влажные камни ручьев и раскаленные мостовые я буду переживать с кем-нибудь другим, или в гордом одиночестве босых ног, но это будет немного позже. наступает зима, не спать все тяжелее и можно с литературоведческой гордостью говорить, что моя постель, как и у набокова, напоминает глетчер.
со шнурками
и разглядываем друг друга, потому что нам предстоит провести вместе как минимум пятьсот зим, из которых десять - в снегах и движениях. поезд тем временем въезжает под свод очередной станции, белый, с отливом в лиловизну, с длинными плафонами или висячими лампами, которые раскачиваются на бесконечных сквозняках. я и мои ботинки, мы теснимся, чтобы дать место новым пассажирам и долго разглядываем высокий сводчатый потолок, видный с нашего места в вагоне, до тех пор, пока двери не закрываются. тогда станция медленно отходит назад и мы вырываемся в темноту, и за стеклами вагона навстречу и вдогонку промахивают огни указателей, берегов не видно. запрокинув голову, я думаю обо всех вещах с очень легким сердцем. на тверском бульваре открыли новый фотопроект и это так прекрасно, что можно сходить туда в обеденный перерыв. вчера все деревья казались очень черными и в дальнем углу детского парка две девочки чистили большого, серого в гречку коня. и четырнадцать мрачных собак жались к стене какого-то учреждения напротив, все они повернули головы в одну сторону, а стена была цвета сливочного масла. и ветер, ветер срывал шапки у женщин, и они от неожиданности смеялись. их было четырнадцать, я остановилась, чтобы пересчитать.
мы должны понять друг друга, потому что нам предстоит очень долго быть вместе, и я настаиваю на этом. нам придется пережить сияющие ночи, дни, у которых горло забито метелью, вереницы деревьев и растянутые во времени поля и холмы. пляжи, гравиевые дорожки, приморские станции, стволы тутовых деревьев, влажные камни ручьев и раскаленные мостовые я буду переживать с кем-нибудь другим, или в гордом одиночестве босых ног, но это будет немного позже. наступает зима, не спать все тяжелее и можно с литературоведческой гордостью говорить, что моя постель, как и у набокова, напоминает глетчер.