peredo mnoi lejit plan kempinga sandviken, gde ma prosnulis v teploe more i dolgo sideli u palatki. bilo shest utra, nikto eshe ne prosnulsa. ja sunula kluch ot dusha v karman i po kamnam zabralas na samuyu okrainu buhti. voda na karte napisana bolshimi bukvami: STRAND
a seichas ja plivu na parome obratno v helsinki.
ja smotryu na plan kempinga sandviken, hozyzina kotorogo zovut tommy, vechera on provodit u televizora na reception
- do you have a camping card?
- no
- it´s against the rules. i can´t do that
skazal on i hmuro bez vsakih pravil otdal nam klyuch.
utrom, uezjaya, mi brosili ego v krasnij pochtovij jashik
za moei spinoi stoit unilij finn, sunul ruki v karmani

---

moemu sosedu sprava vosem let i na nem belaya futbolka s nadpisju i love marimekko
vchera v dva uehali iz moskvi, srazu s raboti. kajdij vtoroi paket moloka bil kislij. kajdij otkritiy skisal za 15 minut.
v chas nochi mi vipili po chashke kofe v "marrakesh" na italjanskoi ulize, i potom ja sovsem ne pomnu dorogi do viborga. mi nikogo ne vstretili. mi molchali pochti chetarnadzat chasov.
teper ja v cafe orient na parome, parom dvijetsa samostojatelno. vecherom budut pokazivat zirk.
ja mogu prosto smotret v okno ili pochitat knijku.
eshe ja mogu skazat po-finski, chto mne nujen kakao ili skolko stoit eta tetradka.
helsinki sovershenno prozrachnij, lodki poskripivayut po-ptichji. eshe mnogo vsyakogo bilo no mne nadoelo pisat
poidu poproshu kakao

---

все, почти вторник.
завтра в два часа пополудни мы покидаем москву

---

лето затянулось узлом. мне совсем не хочется записывать ничего о том, как мы стали близки. в один день на финском заливе мы играли в мяч на ковре из высохших водорослей. и нежные петербургские старухи, отдыхающие под бетонными козырьками от солнца жаловались, что песок слишком горячий, невозможно ступить. девушка-просыпайтесь-москва-подъезжаем. пансионат был заброшен и назывался "морской прибой". а в незаброшенной его части было кафе "фарфоровая собака"
чай кофе заварной и соки воды
и шоколадки
и маленькие фарфоровые собаки в клумбах, высаженные аккуратно, симметрично, как цветы.
над финляндией были облака и мы спали в зарослях шиповника, укрывшись спальником, легким как ветер.
все происходит очень глубоко, порезами, и в это лето ни один день не забуду.
как вдруг на пятницкую несколько дней назад приходят орти с никитой и стоят напротив, и я узнаю их обоих против солнца, в профиль и в тень, и ничего не говорю им обоим, у н. газета и орти что-то рассказывает, потом уходят.
ночами, после закрытия, я иду пешком до фрунзенской: мимо всяких фонтанов, мостов и открытых кухонных окон; все случайно, все линии случайные и ни с кем не вижусь.
наши родители в других городах и мы их даже не навещаем. я чувствую эту сумрачную необходимость быть рядом во сне, в пределах полярного круга.
мне каждый день вырывает из меня новое дерево, вырезает новое дерево, и она не кончается. она во мне не кончается и не помещается ни в одну записную книжку, ни в одно стихотворение, никуда. она помещается только в меня. от нее женщины-истерики в паспортном столе становятся мягкими, как руки бабушки. от нее у меня горит лоб, когда вокруг всем спокойно. от нее торговки на воскресном рынке за мдм насыпают мне просто так дешевых слив и машут рукой, чтобы я с ней уходила. я больше ее не записываю, не фотографирую, не рассказываю; я вдыхаю и выдыхаю ею надвое, потому что у меня только половина вдоха, половина выдоха. ну вы же понимаете это образно.
во вторник мы уезжаем из мск в хельсинки, потом в стокгольм, потом в берген, на край норвегии. потом мы еще уезжаем в петрозаводск. потом мы опять куда-нибудь уезжаем.
на финском заливе я научилась кричать, как чайка.

---

лето по полной: черешня на обед и черешня на ужин и на завтрак цветочная пыльца. заходили свидетели иеговы, искали машу. в это лето папе так и не удалось заставить меня подстричься.
да, я очень ясно помню один летний день, сказал папа. мы переправились за белую на чьей-то лодке. у нас были луки и стрелы. мы бродили по забельским просторам. как дикие. я очень хотел подстрелить какую-нибудь птицу. и вот несколько ворон летели очень низко. я бежал за ними, вкладывал стрелу в лук, натягивал его и стрелял. я помню то ощущение. ветер в ушах, огромное синее небо, солнце где-то сбоку. черные тени от птиц. свист ветра и стрелы. удар тетевы о кисть руки. не помню, кто был со мной, как мы возвращались, как плыли через белую. помню только бег и азарт. сожаление и радость, что не попал в птицу. это было давно. в семьдесят пятом, шестом, вот ты спрашиваешь. точно не помню.


в четверг у дживса будет день рождения, на финском мы сидим друг напротив друга и когда доходим до темы "где я живу - улица", то дважды повторяем друг за другом
mina asun efremovinkadulla
mina asun efremovinkadulla
я живу на улице ефремова
два раза, каждый за себя.
и кроме того, я расписалась в большой залистанной книге в том, что получила диплом бакалавра
и правда, получила диплом бакалавра
так что можно, в общем, бросать институт, если бы не туве янссон и никольская
бросать институт и куда-нибудь сваливать; с палаткой или на колесах, представь себе, у котелка алюминиевая ручка, так, что не обжигает, и запас гречки на неделю, и долгая финская виза, если что, и в каждой стране где-то есть такая точка, где можно остановиться, а там посмотрим. в четверг я выхожу во вторую смену, до закрытия, до полуночи
канадский чувак benoit laurin сказал, что его russian trip is over, он несколько дней подряд заходил и часами разговаривал со всеми, особенно с кириллом, который не знает английского. мы стояли за стойкой, а он еще читал газетки напротив. он оставил нам свой диск и вот теперь я села на пол, потому что опять двенадцать часов, и слушаю его музыку, а завтра утром он улетает. там гитара и труба, он поет на французском и вся музыка кажется мне немного бессмысленной, как будто это ресторан на первом этаже трехзвездочного отеля и его наняли развлекать отдыхающих, все в каких-то платках и шортах, босоногие, в отпуске, шведский стол и три дежурных блюда, в углу синтезатор и высокий табурет и по полу вьются шнуры микрофонов, панорамные окна, первая линия, видно море, и все тихонечко ловят эту необязательную музыкальную волну, которая просто накрыла собой тишину, всем интересно, но не слишком; и ужин не затягивается. поэтому хорошо, что он уезжает и мне не придется ему этого говорить; хорошо, что все заканчивается; хорошо, что закончив вообще все-все закрытие в кофейне, я прокрадываюсь на цыпочках - потому что пол мокрый - за стойку, беру салфетку и пишу кирилл - доброе - утро, кириллу, который придет через несколько часов, ровно в семь утра, чтобы начать новый день
то есть на нем большая ответственность
очень преочень
и оставляю ее на видном месте, чтобы он мог сразу ее увидеть
еще я вдруг поняла, что совсем не обязательно слушать музыку, которая не нравится мне и про которую хорошо сочинять все эти картинки про первую линию, море, бла-бла
и теперь везде тихо.

вот так

---

Так бывает в лесах, они всегда кажутся знакомыми, давно забытыми, как
лицо давно умершего родственника, как давний сон, как принесенный волнами
обрывок позабытой песни, и больше всего - как золотые вечности прошедшего
детства или прошлой жизни, всего живущего и умирающего, миллион лет назад
вот так же щемило сердце, и облака, проплывая над головой, подтверждают это
чувство своей одинокой знакомостью. От вспышек внезапного узнавания,
вспоминания я даже ощутил экстаз, и в дремотной испарине потянуло лечь и
заснуть в траве. Вместе с высотой росла усталость, теперь, как настоящие
альпинисты, мы уже не разговаривали, и не надо было разговаривать, и это
было хорошо; после получаса молчания Джефи обернулся и заметил: "Вот это мне
нравится, когда идешь и говорить уже не нужно, как будто мы - животные и
общаемся молча, посредством телепатии".

керуак

---

12 часов работы, чужие локти, спины, хор голосов и рассыпанные зерна. мы взяли и выбросили диван, на полку буккроссинга на пятницкой подкинули классных книжек, и вообще новое лето, и я сижу на полу, и везде вьется длинная бумажная лампа из икеи, и финский чуть ли не каждый день, и все-таки я наконец сижу на полу и после двенадцати часов это абсолютный предел желаний
еще интересно, что вся энергия уходит наружу, и еще меня машу и алхаса одновременно перестали интересовать сразу миллиард вещей
и про нас одновременно можно сказать, что наш кругозор становится уже и вообще мы скучные личности
и про нас одновременно можно сказать, что лишнего стало гораздо меньше, мы стали гораздо легче

все утро во сне, перед будильником, проплакала от того, что снилась никольская, она читала лекцию по городскому освещению и длинной выдержке и мы сидели в кружке где-то на полу, я не знала, что ответить на ее сложный вопрос. она сказала: яна, я вас то люблю, то ненавижу, не знаю, что с вами делать. я стала листать журнал и плакать. потом будильник, пять часов утра и из окна кухни видно, как ломают старую стекляшку нии. уже половину сломали. в целой половинке еще осталось окно на третьем этаже, где на стекле преклеены снежинки из салфетов, как вырезают в школе и в детском саду и, оказывается, в учреждениях.
карлос утром научил меня говорить по-испански как тебя зовут и меня зовут карлос и до завтра
только завтра у меня выходной, я буду спать как кит, засыпанный рисом, долго и сны у меня будут белые

---

когда выхожу из подъезда, у меня тихо. как в пустыне, где змеи бросаются первыми, стоят маяки - тихо. я покупаю два билета на паром, в начале августа.
женщина, которая кричит, быстро уходит, забирает свой пакет с кофе, уходит, не оставив ни себе, ни мне возможности оказать сопротивление, торопливо уходит. в очереди больше никого нет, никто не торопится, уже скоро четыре часа и закончится смена. я кладу ее деньги в кассу, переворачиваю, разглаживаю, закрываю, я как в кино, по ту сторону перевода. я стараюсь запомнить ее лицо, ее жемчуг, ее шею, ее нетерпение. как в кино. по утрам за стойкой, по вечерам йога среди ив и кленов на воробьевых горах, или финский в скандинавской школе. в классе золотистое солнце, оля напротив вся искрится от него, плакаты на стенах сияют синим и снегом:
зима в финляндии
лето в финляндии
такие плакаты; и слышно, как в коридоре иногда гудит кофейный автомат, внутри которого идет работа.
сегодня все получают дипломы, сегодня последний день в институте, а я купила билеты на паром, два, с автопакетом, и вообще выходной, качалась на качелях, долго, перед тем как подняться в мастерскую, через детскую площадку шла большая черная собака на тонких лапах, завтра целое утро пустое, никто не будет звонить. это вообще оказывается такой год, когда все твои ровесники заканчивают университеты, все одноклассники заканчивают свои университеты, ты теряешь год, если ты почему-то отстал; не проживаешь его, ты его теряешь, так все говорят, затормаживаешь и никуда не двигаешься, а что потом, еще неизвестно, но ты больше не в своей линейке, не в своем ряду, делай что хочешь. кофетайм на фрунзенской медленно, позже всех, сооружает летнюю веранду на террасах мдм, по ночам пледы, лицом к комсомольскому проспекту с чашкой кофе, как будто лицом к морю.
что еще, а вот еще что, внимание фраза, которая не значит ничего
no tota toi niin noin

---

утро и стены зданий еще не стали такими горячими. что ты по-настоящему хочешь забыть?
понедельник, восемь утра, и у меня выходной, мне никуда не надо. я решила испечь банановый пирог, одна створка окна была приоткрыта и никого нет. я развешивала на веревках стирку, дворники толкали свои тачки.
кофе: эфиопия йергашефф, я вдыхаю темный запах, какао бобы, корочка от брезаолы, цветочная пыльца. йергашефф - это название деревни; это значит - влаажная, но не утренняя трава. вспоминала все летние путешествия, бестолковые, с чемоданами и рюкзаками, такси до аэропорта, дикий пляж около созополя и огороженный немецкий отель, сетка прямо в море; уличные блинчики, кофейные автоматы на каждом углу, сияющие белые простыни. долгие, грустные летние путешествия, завтраки над морем с книжкой и соком, как мы с мамой сидим в плетеных креслах поздно вечером и делим на двоих крем-карамель в высоком запотевшем стакане и больше в кафе никого нет, все магазины позакрывались, на маме мое зеленое платье и она что-то рассказывает про жалость, а я потом тащусь на дискотеку и там мне ставят печатку на запястье. танцую в свете неоновых ламп безо всяких ощущений и вижу свое запястье, штамп на запястье, чьи-то руки рядом, все медленно сдвигается то вправо, то влево, все слепые и горячие и всех останавливают вспышки лихорадочного света, и кто-то выбегает на пляж, на холодный песок. маленькие болгарские, греческие, итальянские города и старухи во всех городах похожи, седые, неподвижные, смуглые; уж, лежащий на тропинке к монастырскому кладбищу; опущенные жалюзи в крошечной комнате отеля, звуки пляжа, коктейли, мотороллеры, а внутри, в комнате вдруг все плачут; автобус до подножия горы, широкая площадка, чтобы ему развернутся, и тропы среди всяких трав. сидим под деревом, про все это папа говорит: у тебя останутся только воспоминания. кроме них у тебя ничего не будет. и канатная дорога уносит его вверх, вместе с другими немецкими туристами, а я остаюсь лежать на кровати, в гостинице, ем абрикос и слышу, как по коридору ходят горничные. я лежу и мечтаю, что сейчас кто-то войдет; или по крайней мере к остановке под окнами приедет волшебный автобус. я верю в автобусы. все путешествия почему-то заканчиваются одинаково:
мы приезжаем ночью, в квартире никого нет, мама ставит в старый кассетный магнитофон кассету и хор греческих монахов заводит круговое пение, их сверчковые голоса затопляют комнату и свет никто не включает
на полу раскрытые чемоданы, ракушки, камни и бутылки с ракией, мне снится, что я встаю с кровати и попадаю вниз, к бассейну, где еще никого нет и в воде плавают листья, можно выбрать все что угодно, морскую воду или пресную, а на самом деле я просыпаюсь в уфе, она маленькая и плоская, как завод, где миллион цехов; под окнами проезжает маршрутка до школы и солнечный свет заливает все на свете так, что между домами почти не остается места; проходит строй курсантов, они все смотрят вперед, папа уже уехал на работу, а чемоданы так и стоят раскрытые, их не будут разбирать еще несколько дней.


остальное завтра

---

а у них так ничего и не поменялось: ходят на одну и ту же работу по пятницкой, каждое утро пьют один и тот же кофе, говорят про кризис и про условия финансирования, одни и те же костюмчики, одни и те же просьбы. я узнаю их по воротничкам рубашек, аккуратным прическам, блеску очков и тому кофе, который они просят приготовить, они не меняют своих привычек, а на мне теперь не синяя футболка, а красная и на спине написано: coffee bean и ближе к концу первого же рабочего дня я испачкала ее шоколадом, хотя так старалась быть аккуратной, а не как раньше. вся кофейня теперь невозможно аккуратная, как нарядная барышня: большие глаза и кружевной зонтик. залитая солнцем веранда с плетеными креслами и пух, который медленно катится по полу - от дверей внутрь зала. бротик рассказывает две вещи: арахис по-таджикски будет че-мах-ча и еще что у нее есть любовник
- любовный ест, я его не люблю, вот столько люблю, но два хорошо, одной - нет.
и еще что он с усами и я его сто раз видела, когда он приходил в кофейню. он любит кофе без корицы и носит диско-рубашки под стать своим диким усам.
когда я иду от спортивной домой пух вьется около щиколоток и теперь становится понятно, какие деревья действительно тополя, а какие только похожи на них. я иду по дороге, где тополя с обоих сторон, и в траве, усыпанная пухом лежит большая рыжая собака; он везде в воздухе, он куда-то течет и совершенно неподвижен, как будто в остановившемся кадре, я разламываю скорлупку земляного ореха прямо пальцами и там внутри их оказывается два, два ореха, они сладкие.
дживс приходит вечером, когда совсем скоро наступит четыре часа, и мы рассматриваем друг друга в новых декорациях, где все так же, как и год назад, и совсем по-другому; мы смотрим друг на друга стоя по разные стороны стойки; машина-мардзокка пьет воду, сиплая и горячая, клочки тополиного пуха катятся по полу, в холодильнике стоит большой кувшин зеленого чая с сиропом, никто не бегает, не кричит и не нервничает, музыка играет негромко и кубики льда куда-то выпадают в машине, которая делает кубики льда; они падают внутри нее на решетку, они нужной формы, но тут же начинают таять.
вторые пятнадцать минут перерыва: я читаю йога джорнал про одного человека, который прошел пустыню калахари; у него с собой был друг, семь литров воды, сухой овес, курага и цветочная пыльца; за три дня до конца пути вода кончилась. он говорит, что человек, которому нечего есть, умирает от страха; он умирает просто потому что не знает, что он может не есть. по-прежнему приходит светловолосая гадалка с лицом мыши, и всякие актеры сверху обязательно устраивают представление, заходя выпить кофе; когда подъемник на воробьевых горах ползет вниз, я запрокидываю голову: вижу трос, к которому прицеплены два наших кресла, каких-то детей, которые едут выше, краешек синей палатки на верхней площадке, где прячется фотограф "внимание-вас-фотографируют", а потом все желающие могут купить фотографию, как они едут на подъемнике, а сзади них москва, которой можно пересчитать крыши, трубы, купола и телебашни, а еще выше склон лыжного трамплина, он упирается макушкой в небо, зеленый короткий, запрокинутый.

еще сегодня мы бросали в траву косточки от черешни.

---

все разглаживается
сижу на полу в коридоре и чувствую себя ужасно состоятельной, только что пришло сообщение о зачислении зарплаты на карточку, первой и единственной, потому что ничего дальше не будет. я беру с собой коврик для занятий, выхожу из дому, чтобы проехать одну станцию и очутиться в заказнике, по арбату ходят люди-рекламы:
человек-выставка-кошек (с кошкой)
человек-шведская-кофейня
шведская-кофейня в переулке, никому не видимая, там дают кофе в темно-синих глазурованных чашках и четверо каких-то потрепанных мужчин играют там в карты целое воскресенье, пока я работаю свой последний день, дождь все начинается и начинается, по улицам полно разноцветных воздушных шариков и клоун с узкими запястьями, сунув в рот такую трубочку, которая пищит, стоит на чемодане, а толпа, которая только что окружала его, разошлась. в заказнике стоит заброшенный эскалатор, все люди куда-то провалились: они тихо продолжают заниматься своими делами, катаются на велосипедах, лазают по турникам, целуются на скамейках, но их совершенно не слышно - все они занятые, замкнутые, молчаливые и сосредоточенные, я сижу вровень с зарослями крапивы, в совершенном здесь и сейчас, как на дне реки

---

никто не спит совсем
рита рита рита
моя рита уходит из дома и в ее комнате теперь остается одна младшая сестра

---

второй день в старбакс с 15-30 до 24
я записываю в свой кофе-паспорт всякие впечатления от sumatra и ethiopia sidamo, а лёша говорит, что вертикальный рост тут внутри очень сложный;
в ресторане caiman напротив устроили вечеринку-фуршет, вход только по приглашениям, на террасе едят, пьют и трещат всякие приглашенные и играет кубинское трио, дико здоровски, ходят какие-то чуваки на ходулях и в балахонах из латекса, машут руками, и на все это глядит приглашенная милиция;
когда я выхожу собрать всякие стаканы на улицу, то удается потанцевать - с тряпкой и черным боксом;
потом я выхожу с дегустацией и на подносе остается всего три маленьких стакана с дымящейся ethiopia sidamo, сумерки и трио играет уже тише, совсем тихо, а на деревянном стуле дживс с чашкой кофе и книгой, рядом стоит велосипед, у него в корзинке ролики на восемь колес
и когда мы выходим, закрывшись, а леша с аленой остаются в пустой кофейне, потому что инвентаризация,
все партнеры идут к метро, я сажусь на велосипед и дживс обувает ролики и мы долго едем переулками, мимо каких-то ярко освещенных тусовок и закрытых продуктовых киосков, по белым полоскам перехода на бульварном кольце, по большой пироговской, мимо музея автомобилей "автовилль" и мимо темной кондитерской "pane & olio", немного пахнет конюшней в парке и наши голоса взлетают до пятого этажа, потому что все вокруг очень звонкое, и сирень, и каштаны, и земля кажется такой непривычной; я раскачиваюсь на качелях, думая обо всем этом дне, когда дождя почти не было; когда уже поздно вечером константин захотел, чтобы кто-то прочитал стишок, а потом сидел снаружи и отламывал кусочки печенья для незнакомой, черной и доверчивой собаки; о прикосновении щек всех тех девочек, которых я вчера еще не знала, а сегодня мы выходим вместе; выйти вместе очень важно
на следующей неделе сертификация, с пятнадцатого июня начинается финский
это ужасно, что в ленинку нельзя брать свой снэк; я боюсь поссорится со всеми этими старикашками и что они станут подстерегать меня
с одним я уже поссорилась, мы друг с другом не разговариваем
мама не идет со мной сегодня, потому что у нее дела; мы идем вдвоем с лэптопом, зато на весь день
хоть бы по пятницам у старикашек был выходной

---

в девять минут первого я сижу на деревянном стуле, поджав ноги, и предчувствую долгое, упоительное, пустынное лето: велосипедный шорох, мастерские по брошкам и сережкам в prime-star, ягоды, влажный асфальт. запрокидываю голову и вижу несколько зеленых букв, ffee, светящийся хвост слова кофе, и овальную синюю табличку с номером дома: 38, остро слышится новая жизнь, от электричества в горле трудно глотать, все столики и стулья перевиты железной проволокой, рядом стоит белый бумажный пакет с двумя йогуртами, мерцает радужная реклама в конце арбата, я жду, пока появится дживс, и мимо проходят последние экскурсии, смуглые девочки-посудомойки с маленькими наушниками, и всякие местные чуваки, которым негде спать. я вылила просто ужасное количество кофе, который не стали допивать, и выбросила ужасное множество картонных стаканов, мне дали мой собственный зеленый фартук; теперь я человек в зеленом фартуке, сорок часов в неделю. всего в неделе сто шестьдесят восемь часов, мы возвращаемся домой, останавливаясь на каждый красный, на улицах, вперед и назад, никого нет; мне хочется ехать и ехать, раскачиваясь на плавных поворотах, по одному и тому же маршруту, мои друзья сдали первый из двух госов и нельзя сказать, чтобы очень блистали, а я пишу диплом, не смотря на то, что большая часть необходимой литературы на шведском. не смотря на то, что мама в городе, мы встречаемся только в библиотеке, где она оберегает меня от всех полоумных всклокоченных старикашек, и от всех одиноких странных женщин, и те, и другие, похоже, получили в ленинке постоянную прописку; старикашки, встречаясь в буфете, затевают круглые столы, а женщины никогда ни с кем не разговаривают.

---

вижу все вещи предельно ясно, как бывает в моменты, когда приходит идея. вижу уходящий в тоннель синий поезд, кораллово-бежевую облицовку стен на станции, надкушенный краешек фруктового льда на палочке, девочку в ускользнувшем вагоне, которая повисла на поручне, а в другой руке у нее прозрачный, с круглой крышкой стакан из starbucks и он наполовину пуст, цветочницу около мдм, которая участливо спрашивает стоящего рядом, желтого маленького азербайджанца: работаете где? он же, улыбаясь, то качает головой, то кивает, а в киоске «колбасы» чья-то рука в белом рукаве вынимает из надрезанных колбасных батонов палочки с ценниками, потому что уже тридцать семь минут восьмого, а часы работы – с девяти до восьми. вижу электричество, которое проникает в мое горло и потрескивает там, вижу двух близнецов, которые дожив до старости, все еще одеваются в одинаковую одежду: покупаешь себе – купи сестре; только вот морщины легли на их лица немного по-разному. вижу пять циклов цигун и как солнце перебирает подстриженную траву, становясь постепенно все тусклее и тусклее, вижу длинную череду летних вечеров, когда ощущение тупика было так сильно, что сковывало все предметы в комнате; вижу саму комнату, накануне переезда, маленькую и душную, с обоями, как в спальне тринадцатилетних принцесс, и старой швейной машинкой «подольск», у которой вечно заедает лапка. пришлось ждать в этом году, много часов, и я не заметила, как привыкла к новому виду из окна, хотя он до сих пор кажется незнакомым: перекресток, угол бульвара с цветущей сиренью, большой черный водолаз, гуляющий по утрам, перечеркнутый знак у светофора. здесь заканчивается одностороннее движение.

---

тула: "панкам жизнь, буржуям - fuck" на стене разбитой мозаичной девятиэтажки около моста на окраине, рядом кафе с фонтаном, которое они называют "парадиз", и музей пряника с маленькой фабрикой, которая дает о себе знать за два квартала сладким, сгущеным, пряным запахом. где мы смотрим в запыленное от муки окно на пряничниц в белых халатах, которые работают за общим столом, и одна, в очках, старая, кричит нам - приходите к нам работать! километры, километры, улицы называются: арсенальная, дульная, оружейная или октябрьская, советская, энгельса. в комсомольском парке на карусели "орбита" рассаживают по одному человеку, потому что карусель новая и давайте лучше не рисковать, берегут ее, как только что купленное платье, которое даже надеть страшно; поднявшись, она кружит совсем беззвучно, высоко и ветрено, внизу по траве ходит серый в яблоках конь: так беззвучно, что слышно, как он фыркает и пережевывает траву; отскакивает в сторону, чего-то пугаясь.

---

сижу жду троллейбуса и слушаю, как рекламный щит переворачивает одну рекламу за другой, внутри у него спрятан механизм, а никаких вращающих человечков там на самом деле нет, не спрятано. puma невесомая обувь 173 грамма уезжает вниз, а свеху появляется экономьте на бензине в свое удовольствие peugeot, вдали, в изгибе переулков уже виднеются рога троллейбуса, остановка на теневой стороне улицы.
внутри троллейбуса старушки просят друг друга подвинуться и неторопливо заявляют свой протест современному театру, я уже столько насмотрелась за жизнь. неохота уже. лучше книжки читать, говорит одна, а потом шесть раз говорит чему-то "нет", у нее брови нарисованные угольком и черная беретка с брошкой.
внутри старбакса они все называют друг друга "партнёры", или еще лучше - "партнеры", ударяя на а.
я теперь тоже партнер, на собеседовании было сто миллионов чуваков, сначала нам рассказывали про старбакс-мировой-лидер и мы все пробовали гватемалу, широкий, плотный, с нотками какао, а потом хоп - и подписали всякие бумажки, мне даже не пришлось говорить речь 4 причины, по которым я хочу работать в старбакс, где так уместно употреблялись нехитрые ораторские приемы. хотя собеседование было длинное, я пару раз щелкнула пальцами и ёрзала на стуле.
внутри читального зала сидит кристина.
в полночь я тащу велосипед вниз по лестнице, с пятого этажа, заднее колесо на каждое площадке обязательно ударяется в чью-нибудь дверь; но уже появилась инерция и мне не остановиться; потом мы меняемся, я еду мимо азбуки вкуса, аптеки, закрытого цветочного киоска, спящих на ступеньках мдма бездомных, как будто участвую в тур де франс и невидимый лидер уже скрылся во впадине стремительно приближающейся долины; справа и слева чуваки из команды, все время на полколеса впереди, мы утратили всякое представление о другом передвижении, мы низко пригнулись к рулям и долина распахивается внезапно, широкая как море, и впереди виднеется ускользающая точка лидера, черточка, исчезнувшая за гребнем следующего холма; внутри его уха маленький наушник - связь с командой, с техничкой, следующей за ним в некотором отдалении, шорох шин и как мы дышим, а сверху все еще покрыто плотной пеленой ветра, а потом хоп - и я приехала, я на фрунзенской и мне дальше не надо, я не собираюсь в париж, а команда промахивает дальше, на полколеса впереди.
а еще папа приехал, можно не писать ему длинных и подробных писем про все на свете, про экопоселения и что я по этому поводу думаю, про дурацких лекторов и водительские права, про итальянское мороженое, брошки, равнодушие, мусорные заводы и про людей на заправках, которые на трассе москва-питер: что они делают ночью, когда мы едем в очередное путешествие, и что они делают, когда мы возвращаемся.
новая жизнь, это ты?
приходи, я очень тебя жду

---

в шесть утра над центральной площадью в долгопрудном пахло карамелью "коровка", которую тут делали двадцать лет назад
мы ехали втроем, интересно, сколько часов еще продлиться это внезапное лето
с тоскливой свежестью, ночным ветром, пылью и предчувствием новой жизни, как будто все должно измениться
на кухне женина мама угощает нас чаем, куличами и рассказывает, как приезжала к жене в ассизи, в маленький ашрам на холмах умбрии: между сосен натянуты веревки, на которых сушится белье; виднеются солнечные батареи, сквозь деревья похожие на эстраду в провинциальном парке, ходят рыжие коты и после утренней йоги и медитации все завтракают в молчании. она рассказывала:
- а вот еще сюзанна была помню, ну такая сюзанна, такая сюзанна. она меня как увидит, сразу кланяться начинает, кланяется вот так аж до земли и говорит, как увидит: добрый вечер. хоть утром встретит, хоть ночью встретит, кланяется так и сразу, – добрый вечер. так я ей потом говорю: ты послушай, сюзанна, ты чего мне – добрый вечер, гуд эвнинг, ты где видишь гуд эвнинг, посмотри, ведь это гуд могнинг, видишь? объясняю ей: это сейчас джорно, а ты мне – бонасера, бонасера, это же гуд могнинг надо сейчас говорить, добрый день надо. так она ко мне после этого вообще подходить перестала, пряталась от меня, такая сюзанна хорошая, потом в америку улетела.

я умею считать до ста по-фински
и меня действительно не покидает ощущение новой жизни, перемены места, перевода часов. я выхожу утром купить молока и слышу все эти запахи, которых раньше не было: асфальт, август, земля, вода, стены домов стали пахнуть по-другому, метлы дворников метут по-другому, звук такой, что можно дотронуться до него, вот подойди и дотронься. и никакой внутренней боли, никакого поиска оправданий для каждого нового дня, прожитого вполноги и вполсилы. действия больше не влекут за собой сожалений; нет времени думать об этом; быть просто движением, просто действием, просто проявлением - без всяких оснований. как алгебра, нежно. как музыка. как ракушка.

---

---

- троллейбус открывает двери, в двери залетает снег
- подумываю, не податься ли в водители троллейбусов
- в три часа утра прилетает женя, рыжий йог из италии, у которого мы останавливались зимой
он круглый год ходит в кроках на босу ногу и в клетчатой рубашке
на прощанье мы покупаем в портовом карнавальном магазине три шляпы: шляпу ведьмы, шляпу принцессы и шляпу пирата
надеваем и кружим по полуострову, бросаем машину и сквозь заросли, зоны privato и vietato спускаемся вниз, к морю; камни осыпаются, кусты обламываются
мы лежим на больших камнях, теплых, и едим одно-единственное яблоко на троих; море холодное и немножко дикое, лежит и дышит, как и полагается морю
выбравшись на дорогу, долго идем; мне достается шляпа ведьмы, дживсу - шляпа принцессы, а жене - шляпа пирата
мы начинаем бежать, когда дорога идет вверх, все трое - разом и ветер, я думаю, хороший теплый ветер не утихающий от самой сицилии, срывает наши шляпы и уносит назад
мы сидим на асфальте, пока мимо едет вишневый фургон, из фургона смотрят дорожные рабочие, они будут устанавливать сетки от оползней
горячий и головокружительный запах бензина, цветов, ветра; двадцать третье февраля; италия