я везу за собой на ниточке все свое прошлое – старушек, ботиночки, пятнистую юлу, подружку диану, камни, горячую лепешку из кулинарии, тяни носок-выпрями спину, снежную крепость после уроков, царапинки, ветки дерева, стук яблок о перевернутую лодку, и еще жаркие цветы, и банановые вафли, и посмотрите-теперь-я-кошка, и как внезапно чьи-то пальцы вплетаются в мою ладонь, обед в швеции, китайская делегация, привязанная в лесу собака, первый раз в цирке, все желанности, несделанные фотографии, складочки на юбках и сны, конечно, сны.
поэтому так тяжело
стоит мне только сказать слово, как каждая старушка и каждая девочка говорит свое; и каждый мальчик, и кто-то вскрикивает.
ничего не слышно, но мы не можем вернуться назад и сыграть сцену заново, как в «береге утопии». белинский умер! – и тотчас же сцена с белинским происходит вновь, но теперь его голос так отчетливо слышен среди роя других голосов, и все так особенно нежны к нему, в последний раз, на прощание; на нем зеленый сюртук и он уезжает в россию, откуда уже никогда не вернется. в париже можно напечатать что угодно, но всем все равно. как красиво было сегодня – идти вечером по дмитровке, подниматься от одного театра к другому; кто делает шаг, должен сделать другой... зеленые купола, очки от louis vuitton... за весь день – один кусочек хлеба. потом темное ласковое пространство - стихи, голос, красное, белое, стихотворение кончается на вдох, елена морозова хочется помолчать. неет, все это бессмыслица, путаница; тебя кто-то запутал, тебя завели и зачаровали – полянки, бабочки, зеленистые чащи, птицы на болоте, ветер над лесом. все полетит, все полетело. в пятницу я не смогу вспомнить, что было в понедельник, но дыхания по-прежнему нет.
слова внутри, перерезанное слово, слово, поднятое за хвостик буквы р, жар внутри