Когда мы только переехали в Черногорию шесть лет назад, мне не сразу удалось понять, что это по-настоящему и теперь многое будет не так, как раньше. Например, снег. Однажды вечером я поняла, что в городе, который мы выбрали для жизни, не будет снега зимой. Вообще. Мы видели в этой стране весну и лето, мы медленно вникали в эту жизнь, медленно брали разгон, чтобы остаться здесь, работать здесь, освоиться в новой действительности и первая зима ждала нас впереди.
Мы сидели в кафе «Фирма» на балконе, и вечерний официант Саша бродил по залу – то с сигаретой, то с телефоном, одинокий временный хозяин места в зеленом фартуке. Сначала грохнуло, потом был порыв ветра, потом начался дождь, и парковый бомж пришёл и сел под балконом. Саша втащил крошечный холодильник с мороженым "Frikam" внутрь и убрал все подушки со стульев на террасе. Вообще подушки он убрал заранее, очень предусмотрительно. В холодильнике всего четыре вида мороженого: плазма с печеньем, ваниль, лесные ягоды и шоколад. Когда начался дождь, то стало понятно, что мы пока никуда не идем. У нас не было зонтов и мы бы промокли до нитки, добираясь до дома. Завтра будет марафон - от Герцег-Нови до Нивице, это на той стороне бухты. Мы открыли гугл-карты и посмотрели расстояние: получилось, будут плыть два километра через бухту.
По телевизору пошла реклама и вдруг, отвлёкшись на неё, я увидела снег. Я увидела снег и поняла, что скучаю по нему до слёз - по снегу, по дороге на север, по нашим зимним путешествиям вдвоём или в компаниях, по тому, как снег учит меня и даёт остро почувствовать своё присутствие в настоящем, он как колокол, который напоминает мне - вот здесь, прямо сейчас.
Шесть лет назад мы впервые приехали в Черногорию и спустя неделю решили здесь остаться. Это было неожиданно даже для нас самих!
Я вспомнила зимние вечера в «Кофебине» после работы. Наши путешествия почти всегда начинались из "Кофебина" на Пятницкой. Наши путешествия почти всегда были в одном направлении. Наша история вообще началась оттуда, из этого места - мы увидели друг друга именно там и там, среди шума эспрессо-машин, запаха кофе и томного золотистого света мы перестали быть одинокими. Собираясь в дорогу, мы непременно заезжали в эту кофейню и наливали ароматный фильтр-кофе в большой термос. Все бариста были знакомыми, потому что ещё недавно я сама работала за этой стойкой, и все желали нам доброго пути. Обычно мы уезжали из Москвы так, чтобы избежать пробок - под вечер или в середине дня. Когда все люди возвращаются домой или уже вернулись, мы садились в машину и начинали двигаться на север, прихлёбывая кофе и слушая ночной блюз. Впереди тысячи километров. Кофе ещё горячий. Следующий день мы встретим уже среди хвойного леса и, поджидая своей очереди на границе, сможем выйти из машины, погладить замшелый гранитный валун. Оставив за собой длинную тяжёлую ночь на трассе, оставив далеко позади Москву и её тяжёлую поступь, мы оказываемся на севере и на свободе. Но мы не останавливаемся и двигаемся дальше.
В одно из таких путешествий я сама начинаю чувствовать дорогу. Моя дорога начинается сразу после границы: я сажусь за руль, под колесами лёд, до нового года три часа. В отдалении из темноты взрываются редкие фейерверки, в остальном тихо. Я не очень хорошо вожу машину, у меня нет опыта. Я опасаюсь обочин, поворотов, ремонта на дорогах, всех встречных, всех догоняющих, всех вообще, а также возможных животных, светофоров, крупных населенных пунктов. Не говоря уже об огромных траках. Я не опасаюсь льда, потому что мне его не избежать. За полярным кругом, за сто километров к северу от Рованиеми, шоссе идет по взлётной полосе бывшего аэродрома, солнце бьёт нам в самый лоб, низкое полярное солнце, красновато-золотое. Вьётся снежная пыль, мы почти взлетаем. На заднем сиденье слева – наши лыжи, наши сумки, бумага для рисования. Мы съезжаем с дорог, чтобы заправиться. На заправках мы покупаем по стаканчику горячего какао и я выхожу сделать первый глоток на улицу. Какао вспыхивает у меня внутри огнём, обжигает гортань, вокруг синие, розовые и лиловые пустыни мороза, неподвижный свет заправки, бензиновые шланги, с грохотом прошедший мимо длинный грузовик. Мы возвращаемся на шоссе и даже Владо задрёмывает от бесконечного повторения льда, полосы деревьев, полосы поля. Я воспринимаю это как проявление доверия. Однажды ночью я торможу в пол, все просыпаются, смотрят на оленя. Куда мы едем, почему мы еще не приехали? Это не так важно. Вот он стоит, зимний, космический, тёмный зверь. Глаза как у всех зверей в свете фар. Когда видишь зверей ночью во время одинокого движения по пустынной стране, то перехватывает дыхание, хочешь или не хочешь. У меня перехватывает дыхание даже от белки. Она кажется чёрной на снегу, проскальзывает между колесами, я даже не успеваю нажать на тормоз. Кролики, застывшие на обочинах, совсем белые, их с трудом различаешь. Иногда кто-то просит остановиться и фотографирует природу. Я даже не выхожу из машины. Ночного оленя никто не фотографирует. Я объезжаю его и делаю машине навстречу знак, чтобы она была осторожней. В России так предупреждают о засадах, здесь – об оленях.
Моя дорога. Учусь водить и видеть.
А потом мы приезжаем в Кивакко. В доме нет воды и машина не заводится несколько дней, стоят морозы. Ночью, когда все заснули после ужина, я растапливаю снег в кастрюле на плите и мою посуду. В шкафчике есть упаковка кофе и фильтры. Вместо душа Владо бросается в снег и плавает в нём. Я тоже так делаю, потому что я всегда прыгаю, когда он прыгает; неважно, куда. Я никогда не могу от этого удержаться. Я прыгаю в снег, в раскалённую сауну, в глубокое озеро с вышки в пять метров, в ледяной ручей, во все изнурительные тренировки и голодания, которые он устраивает. Сначала все это чуждо мне, но мы вместе. Наша близость означает, что я не могу и не буду удерживаться в стороне, на берегу, внутри дома. Это начинается в Финляндии. Это продолжается в Черногории, где мы уже шесть лет работаем к плечу день ото дня. Чтобы узнать друг друга. Чтобы увидеть друг друга. Чтобы перестать казаться друг другу сильными, идеальными, неподражаемыми, уверенными или умелыми. В снегу трудно казаться каким бы то ни было вообще.
Утром я встаю первая, заворачиваюсь в полотенце и выхожу в застывшие минус тридцать один. В снегу – чёрная кайма сажи вокруг уличной свечи, которую мы зажигали вчера вечером. Небо тихого сиреневого цвета. Ещё одна потухшая свеча около дровяного сарая. Я не могу привыкнуть к этой тишине. Кивакко стоит в лесу. Огромные сосны встряхиваются время от времени, и снег с их ветвей соскальзывает вниз. Кроме этого нет никаких других звуков.
Кивакко находится в глуши. От дома к ручью спускается деревянная лестница, около ручья выстроена маленькая сауна. Вокруг только лес.
Я выбираю такое место, чтобы меня не было видно из окон, скидываю полотенце и ныряю в снег лицом, колкий, но мягкий. Я переворачиваюсь на спину и вижу это нежное северное небо. Все спят после долгого дня дороги, уже восемь часов, воды в трубах по-прежнему нет. Я проверяю, но её нет. Мне не хочется возвращаться в дом, хотя на мне всего лишь одно полотенце. Сегодня первое января. Нет, может быть, второе. Начинается год, который будет для нас годом больших и ответственных, но при этом спонтанных решений. Мы поженимся, но внезапно и без ритуала. Мы проведём медовый месяц, путешествуя с палаткой по сосновым лесам и самым чистым в мире озёрам. У меня появится бубен из оленьей кожи. В последний день этого путешествия я буду сидеть в траве, держа его на коленях и напевая, я буду спрашивать себя - куда мы отправляемся? Правильно ли то, что мы делаем? Почему, если нам так нужен север, мы уезжаем на юг? И ответ на все эти вопросы я узнаю спустя шесть лет. Шаманский бубен напитается влажным приморским воздухом, но это не сделает его или меня - слабее. Мы организуем несколько сделок, подготавливая себе место для работы или учёбы. Вернувшись из Финляндии, едва успев выдохнуть, мы сядем в самолёт и прилетим в Черногорию, которая станет для нас нашей новой страной.Здесь мы будем изо дня в день преодолевать трудности, сталкиваться с действительностью, знакомиться с самими собой. Мы устроим кафе, где будут делать веганский брауни и хороший капуччино, овощные крем-супы и другую честную еду, где можно будет послушать нежную музыку Джо Хисаиси, глядя на Адриатику. Я узнаю на своём опыте, что такое депривация сна, истощение, аменоррея, и мне придётся научиться заботиться о своём теле вдумчиво и серьёзно. Я узнаю, как много радости может доставить возможность отдавать и служить, я начну смотреть людям в глаза. Хотя никакого опыта в этом деле у нас нет, но мы уверены в том, что нам нравится, в том, чем мы хотим поделиться с другими, в том, что есть смысл работать хорошо и честно, и поэтому мы - научимся.
Это не будет легко. Лёжа в снегу тем утром, я ещё не знаю об этом ничего. Мне немного тревожно, потому что есть предчувствие, что личности придётся не один раз сломаться и это будет очень больно. И вместе с этим - мне весело, как волку в погоне за добычей, потому что где-то внутри я знаю,что это будет хорошо, целительно и интересно, и то, что я получу, если не испугаюсь, нельзя будет сравнить с набором мнений и верований, впечатанных в меня в детстве. Возможно, я несколько лет не увижу снег, но я запомню его навсегда.
Олени приходят к нашему дому, выкапывая ягель.
После завтрака мы звоним по телефону, который указан как телефон для решения проблем, нам отвечает Тоони. По-английски – ни слова. Мы немного говорим по-фински, но сказать можем немного:
- Это Кивакко, - сообщаем мы. - Вода – нет.
Тоони приезжает через сорок минут на красном фургоне, сразу лезет куда-то на крышу, потом заходит в ванну, смотрит трубы, много говорит по-фински, потом заключает:
- Айс!
- Айс! – соглашаемся мы.
- Ноу уатер, - поясняет Тоони и указывает на трубу и на землю. - Айс!
Мы смеёмся вместе с ним, он уезжает и возвращается с напарником.
Напарник пытается исправить трубу, но он такой огромный, что с трудом помещается в ванной, у него мало что выходит. Тоони, поломав голову и переговорив с напарником, пытается объяснить нам ещё раз:
- Айс!
Может быть, вода появится, если немного потеплеет.
Может быть, тогда и наша машина заведется, пока она не заводится.
Зато начальник Тоони распоряжается вернуть нам двести евро за такие дела. Это неожиданно, но очень кстати! На эти двести евро мы берём напрокат два снегохода. Четыре часа дня, уже изрядно стемнело. Мы смотрим на карту и выбираем самый длинный маршрут, пролегающий по сопкам, по лесу, вдоль дороги. Поверх собственных курток мы одеваем тяжёлые зимние комбинезоны, вместо шапок натягиваем балаклавы и большие шлемы. Тот, кто сзади, всегда мёрзнет. Тот, кто спереди, - никогда. У меня горят пальцы. Руки немеют, потому что снегоход тяжелее меня. Мне нужно много сил, чтобы с ним справиться. Сквозь шлем и толстый комбинезон я не чувствую никакого ветра. Впереди красные огоньки снегохода Владо, то и дело они скрываются за поворотом или в низине. Я представляю, что нам нужно пройти всё расстояние, как можно быстрее, потому что вот-вот начнется метель. Нужно успеть добраться до стоянки. Я не хочу ночевать в снежной пещере. Я не хочу вмёрзнуть в снег, как Амундсен, когда ему было двадцать. Большей частью мы несёмся по лесу, иногда я срезаю дорогу, ныряю прямо в снег и нас швыряет на целине, снегоход переваливается и кое-где немножко буксует, надо прибавить, потом впереди опять возникают красные огни первого снегохода; он поджидает нас. Под шлемом у каждого балаклавы: они закрывают нос и рот. Взобравшись на сопку, мы оказываемся совсем одни среди чёрного ветра. Мы останавливаемся и оглядываемся вокруг. Круглое чёрное небо. Ни одного цвета, кроме чёрного и снега. Никаких деревьев. Ветер. Огромная снежная равнина, наполненная ветром. Мы проезжаем странные ворота с занавесами из толстых верёвок. В свете фар они раскачиваются на ветру, как места для камланий, как живые знаки и предупреждения. Это просто загородки для оленей, верёвки пугают оленей. Но вместе с тем это - не просто загородки для оленей. Там на севере все вещи приобретают иное значение.
Мы ныряем в эти ворота и оказываемся по другую сторону. Вообще-то, нет ещё и семи, но стемнело уже в четыре. Нам нужно продержаться ещё несколько километров, хотя у меня совсем затекли руки. Я смотрю на ныряющие, исчезающие огоньки первого снегохода и представляю, что мы едем спасать кого-то, кто нуждается в нашей помощи, что я здесь так давно, что мне не нужны метки на столбах, обозначающие трассу для снегоходов, что я и так чувствую этот снег, на снегоходе, на лыжах или на оленьей упряжке. Что мы мчимся быстрее, чем на самом деле, и что нам не надо возвращать снегоходы к другим снегоходам на заправке Neste, и что не надо возвращать комбинезоны к другим комбинезонам, и шерстяные носки к другим прокатным шерстяным носкам. Я начинаю играть и хочу превратить платное развлечение в историю с концом, который пока никому не известен. Но постепенно это становится не так интересно, я поглощена действием и моё время для игр медленно подходит к концу. Я вспоминаю, что всегда есть ответственность; и ни одна история с неясным концом больше не может это перевесить: у меня есть ответственность. С тех пор как я не одна, многое поменялось, и время одиноких игр без начала и конца прошло. У меня есть ответственность за свою жизнь, и это интереснее любых других игр. Я буду - прокладывать дорогу, принимать решения, предлагать порядок действий и делать так, чтобы никто не падал духом.
Солнце восходит всего на несколько часов, но дни прибавляются, ведь день зимнего солнцестояния уже прошёл. Дальше будет только светлее.
Я веду машину по льду рано утром, и все, кроме меня, спят. Я понимаю, что у этой истории такой же неясный конец, ровно такой же неясный конец, как у тех, которые я придумываю бесконечно, с самого детства, в попытке не остаться один на один с единственным вариантом происходящего. Но здесь мои действия действительно что-то значат. В этой истории я не могу остановиться в любой момент и начать всё сначала, но я могу многое изменить, если начну танцевать с того места, где нахожусь сейчас. Эту историю мне придётся прожить до самого конца. Я думаю об этом с тревогой и радостью, мчась вперёд, проламывая пространство своим усилием, своей скоростью, своим лбом и своим намерением. Мы движемся на юг. Мы возвращаемся из Саариселки в Рованиеми, и потом - ещё дальше. Мы движемся вперёд. В Кивакко я стала крепкой как лёд. На взлётной полосе передо мной никого нет, совсем никого. Нежное полярное небо медленно и незаметно светлеет. Я аккуратно прибавляю скорость и чувствую, что вот-вот связь между колёсами и льдом оборвётся, и мы взлетим там, где больше нет аэродрома, в ста километрах к северу от полярного круга, между Рованиеми и Соданкюлой, когда вот-вот начнёт светать.
Только Владо просыпается, почувствовав ускорение, и мы вместе видим застилающую окрестный пролесок золотистую снежную пыль.
Мы не один раз пересекали границу полярного круга, но ещё никогда не видели северного сияния.
Я думаю, куда бы мы ни шли, однажды мы туда вернёмся.
-
-
21.03.2016 в 23:23Спасибо.
-
-
21.03.2016 в 23:48-
-
22.03.2016 в 01:25а тут - такое, да еще и так точно
В снегу трудно казаться каким бы то ни было вообще.
Небо тихого сиреневого цвета. Ещё одна потухшая свеча около дровяного сарая. Я не могу привыкнуть к этой тишине. Кивакко стоит в лесу. Огромные сосны встряхиваются время от времени, и снег с их ветвей соскальзывает вниз. Кроме этого нет никаких других звуков.
-
-
22.03.2016 в 10:01-
-
22.03.2016 в 10:11-
-
22.03.2016 в 11:12-
-
23.03.2016 в 23:17-
-
19.04.2016 в 13:07Мне очень нравится читать твои путевые заметки, язык настолько образный, что невозможно оторваться.