верхом на ките
утром трое ребят из komunalno-stambeno preduzeće спиливают ветки поврежденного ветром итальянского дуба прямо перед нашим кафе. вместо тени над террасой у дверей остается засыпанный опилками ствол с пятью обрубленными ветвями: удивленный, унылый, сиротливый. они работают двумя пилами: одна обычная циркулярная, другая - маленькая на длинной тонкой ручке, длину можно регулировать. самый щуплый из них залезает на дерево, чтобы привязать веревку к последней ветке, за которую сейчас примутся. море сразу становится ближе к распахнутым дверям, когда они заканчивают.
дубу потребовался пятьдесят один год, чтобы достигнуть своей нынешней высоты.
северному ветру потребовался один день и одна ночь, чтобы обломить две огромные ветки этого дуба.
двум упавшим веткам потребовалось несколько мгновений, чтобы покорежить ржавое ограждение набережной.
троим рабочим потребовалось около сорока пяти минут, две пилы, метла и веревка, чтобы оставить на месте дерева одинокий ствол, похожий на черную руку с растопыренной пятерней.
потом пришел джордже из морска добра и сказал, что дуб не болен; один-два года - и крона вновь будет давать тень.
внутри отлили балку из бетона, выложили плиткой фартук на кухне, выложили плиткой пол, построили барную стойку из ytong, отлили бетонное основание для раковины в туалете, проложили вентиляционные трубы, большую часть проводов. команда гипсокартона не может работать вместе с командой электриков, плиточник гиле не может работать с командой гипсокартона и командой электриков, команда электриков психует, дело поправляют: две бутылки пива, две банки колы, булочка, пачка сигарет.
мы нашли потрясающую итальянскую мозаику для wc, очень приличный камень для барной стойки, но и помимо этих очевидно красивых вещей сумели отыскать также прекрасные, в меру незаметные вентиляционные решетки, прочные, хорошей формы анкера для тросов, по которым пройдет освещение снаружи, точный цвет затирки, надежный клей для зеркала, чтобы зеркало не упало на посетителя в купальнике, который будет мыть руки и не глядя брать полотенце.
мне хочется выделить все эти слова: незаметный, прочный, хороший, точный, надежный, потому что именно эти качества отличают весь невидимый фронт вещей, заклепок, шурупов, винтов, анкеров, колен, труб, проводов и даже выходных отверстий в правильном месте. на этой основе потом складывается весь интерьер, а также ощущение места, которое множество людей никак не вербализируют, но оно всегда влияет на выбор - уйти тебе или остаться.
я хочу, чтобы выбор был в мою пользу.
в общем, неудивительно. все этого хотят.
борис, например, тоже этого хочет, несомненно. и в "кафе-кафе" все - резная сараевская мебель, старинные часы в углу, нежное освещение бара, ковер на полу и ручной работы крошечные медные джезвы и стаканчики для турецкого кофе, высказываются за то, чтобы ты остался. борис делает лучший кофе в герцег-нови, в его кафе нет и десятка столиков, но на каждом стоит колокольчик, чтобы можно было позвать официанта. кафе заполнено только в первой половине дня, к часу оно пустеет. за стойкой остается скучающая девочка, которая подметает пол и пьет зеленый чай в полумраке.
наши отношения с борисом развиваются очень медленно. в феврале мы появляемся по вечерам, заказываем чай, горячий шоколад, виски и эспрессо, в разных комбинациях. в марте почти каждое утро мы заходим до или после экспедиции по разным кабинетам общины, устав от невозможно быстрой речи бюрократов и разрастающегося списка бумаг. сдержанный и холодноватый борис запоминает, что мы обычно берем, и к апрелю уже перестает спрашивать, что приготовить. в мае мы заходим и без нужды. в июне знакомимся с завсегдатаями, словно привязанность к "кафе-кафе" сродни принадлежности к скромному ордену. все подбадривают нас, чтобы мы тоже скорее открывались. в июле мы открываемся и, с пяти утра занимаясь своим заведением, перестаем заходить к борису. в октябре, когда сезон заканчивается, отдыхаем вообще от всех заведений. в ноябре борис просит у нас рецепт шоколадных маффинов. в декабре мы приносим ему пряничный домик, который и сейчас стоит на стойке.
пока в. чинит сломавшуюся печь в подсобке, индеец бранко покушается на трубу пряничного домика, его жена жаклин закачивает фотографии на фэйсбук, борис предлагает попробовать его новый эксперимент - нежное суфле с печеньем и ягодами. я сижу за стойкой, читаю письма хемингуэя, прихлебываю остывший кофе и стойко теряю сознание от голода и кофе на пустой желудок, так что суфле приходится очень кстати.
когда в. и борис выносят из подсобки печь, все аплодируют.
борис делает два айриш-кофе и отказывается брать за них деньги, также как и в. отказывается брать деньги за приведенную в порядок печь.
все танцуют. ладно, танцует только тот, у кого на завтрак был кофе, где виски было больше, чем эспрессо и сливок вместе взятых, а все остальные просто пожимают друг другу руки. это первый раз, когда я чувствую приближение нового года: это сдержанное утреннее веселье, ощущение своего круга, время, когда кафе - проходное место, открытое место, по определению чужое место, предназначенное принадлежать всем, становится твоим и не перестает быть всеобщим. дожди, лившие первую половину декабря, закончились северным ветром с гор, дувшим ровно две ночи и один день; девятнадцатого декабря в залив заплыл кит и пресса сообщала, что он чувствовал себя на мелководье примерно как человек в ванне.
в зимнем воздухе южных стран, лежащих у моря, я чувствую что-то до жути знакомое; утром, выходя на улицу, чтобы развесить белоснежные простыни, я понимаю, что вокруг пахнет также как в феврале во флоренции, где я месяц учила итальянский в школе напротив дуомо; на земле еще лежат тени и только кроны пиний, дубов и лиственниц над домом уже тронуты медным золотом. я прожила здесь почти год, я без ума от этой страны и без сожаления рассталась с детским тоскливым, не без нотки стыда привычным принятием того, что свой город - не любят, что всегда мечтают о каких-то других городах. в моей системе ценностей дом - это нечто абсолютное, но за этот год я научилась чувствовать себя дома везде; и там, где я нахожусь сейчас и буду спать сегодня ночью - в первую очередь. я хочу запомнить это ощущение и я не хочу терять это умение ни при каком исходе. теперь, даже если я когда-нибудь уеду, этот холодный и нежный воздух южной зимы будет неизменно означать одно - возвращение домой, но дом теперь всегда будет там, куда ты направляешься, куда бы ты ни направлялся.
дубу потребовался пятьдесят один год, чтобы достигнуть своей нынешней высоты.
северному ветру потребовался один день и одна ночь, чтобы обломить две огромные ветки этого дуба.
двум упавшим веткам потребовалось несколько мгновений, чтобы покорежить ржавое ограждение набережной.
троим рабочим потребовалось около сорока пяти минут, две пилы, метла и веревка, чтобы оставить на месте дерева одинокий ствол, похожий на черную руку с растопыренной пятерней.
потом пришел джордже из морска добра и сказал, что дуб не болен; один-два года - и крона вновь будет давать тень.
внутри отлили балку из бетона, выложили плиткой фартук на кухне, выложили плиткой пол, построили барную стойку из ytong, отлили бетонное основание для раковины в туалете, проложили вентиляционные трубы, большую часть проводов. команда гипсокартона не может работать вместе с командой электриков, плиточник гиле не может работать с командой гипсокартона и командой электриков, команда электриков психует, дело поправляют: две бутылки пива, две банки колы, булочка, пачка сигарет.
мы нашли потрясающую итальянскую мозаику для wc, очень приличный камень для барной стойки, но и помимо этих очевидно красивых вещей сумели отыскать также прекрасные, в меру незаметные вентиляционные решетки, прочные, хорошей формы анкера для тросов, по которым пройдет освещение снаружи, точный цвет затирки, надежный клей для зеркала, чтобы зеркало не упало на посетителя в купальнике, который будет мыть руки и не глядя брать полотенце.
мне хочется выделить все эти слова: незаметный, прочный, хороший, точный, надежный, потому что именно эти качества отличают весь невидимый фронт вещей, заклепок, шурупов, винтов, анкеров, колен, труб, проводов и даже выходных отверстий в правильном месте. на этой основе потом складывается весь интерьер, а также ощущение места, которое множество людей никак не вербализируют, но оно всегда влияет на выбор - уйти тебе или остаться.
я хочу, чтобы выбор был в мою пользу.
в общем, неудивительно. все этого хотят.
борис, например, тоже этого хочет, несомненно. и в "кафе-кафе" все - резная сараевская мебель, старинные часы в углу, нежное освещение бара, ковер на полу и ручной работы крошечные медные джезвы и стаканчики для турецкого кофе, высказываются за то, чтобы ты остался. борис делает лучший кофе в герцег-нови, в его кафе нет и десятка столиков, но на каждом стоит колокольчик, чтобы можно было позвать официанта. кафе заполнено только в первой половине дня, к часу оно пустеет. за стойкой остается скучающая девочка, которая подметает пол и пьет зеленый чай в полумраке.
наши отношения с борисом развиваются очень медленно. в феврале мы появляемся по вечерам, заказываем чай, горячий шоколад, виски и эспрессо, в разных комбинациях. в марте почти каждое утро мы заходим до или после экспедиции по разным кабинетам общины, устав от невозможно быстрой речи бюрократов и разрастающегося списка бумаг. сдержанный и холодноватый борис запоминает, что мы обычно берем, и к апрелю уже перестает спрашивать, что приготовить. в мае мы заходим и без нужды. в июне знакомимся с завсегдатаями, словно привязанность к "кафе-кафе" сродни принадлежности к скромному ордену. все подбадривают нас, чтобы мы тоже скорее открывались. в июле мы открываемся и, с пяти утра занимаясь своим заведением, перестаем заходить к борису. в октябре, когда сезон заканчивается, отдыхаем вообще от всех заведений. в ноябре борис просит у нас рецепт шоколадных маффинов. в декабре мы приносим ему пряничный домик, который и сейчас стоит на стойке.
пока в. чинит сломавшуюся печь в подсобке, индеец бранко покушается на трубу пряничного домика, его жена жаклин закачивает фотографии на фэйсбук, борис предлагает попробовать его новый эксперимент - нежное суфле с печеньем и ягодами. я сижу за стойкой, читаю письма хемингуэя, прихлебываю остывший кофе и стойко теряю сознание от голода и кофе на пустой желудок, так что суфле приходится очень кстати.
когда в. и борис выносят из подсобки печь, все аплодируют.
борис делает два айриш-кофе и отказывается брать за них деньги, также как и в. отказывается брать деньги за приведенную в порядок печь.
все танцуют. ладно, танцует только тот, у кого на завтрак был кофе, где виски было больше, чем эспрессо и сливок вместе взятых, а все остальные просто пожимают друг другу руки. это первый раз, когда я чувствую приближение нового года: это сдержанное утреннее веселье, ощущение своего круга, время, когда кафе - проходное место, открытое место, по определению чужое место, предназначенное принадлежать всем, становится твоим и не перестает быть всеобщим. дожди, лившие первую половину декабря, закончились северным ветром с гор, дувшим ровно две ночи и один день; девятнадцатого декабря в залив заплыл кит и пресса сообщала, что он чувствовал себя на мелководье примерно как человек в ванне.
в зимнем воздухе южных стран, лежащих у моря, я чувствую что-то до жути знакомое; утром, выходя на улицу, чтобы развесить белоснежные простыни, я понимаю, что вокруг пахнет также как в феврале во флоренции, где я месяц учила итальянский в школе напротив дуомо; на земле еще лежат тени и только кроны пиний, дубов и лиственниц над домом уже тронуты медным золотом. я прожила здесь почти год, я без ума от этой страны и без сожаления рассталась с детским тоскливым, не без нотки стыда привычным принятием того, что свой город - не любят, что всегда мечтают о каких-то других городах. в моей системе ценностей дом - это нечто абсолютное, но за этот год я научилась чувствовать себя дома везде; и там, где я нахожусь сейчас и буду спать сегодня ночью - в первую очередь. я хочу запомнить это ощущение и я не хочу терять это умение ни при каком исходе. теперь, даже если я когда-нибудь уеду, этот холодный и нежный воздух южной зимы будет неизменно означать одно - возвращение домой, но дом теперь всегда будет там, куда ты направляешься, куда бы ты ни направлялся.