верхом на ките
на самом деле мне, конечно, нечем гордиться. мне становится страшно в жабляке. мы уезжаем в отпуск на четыре дня: пьем кофе в подгорице, ориентируемся по указателям, едем в колашин. вдоль дорог продают: инжир, мандарины, гранаты, но около ящиков с фруктами никого нет. хочется пить, и справа тянется каньон реки, мы рассматриваем породу. я одеваю кроссовки вместо вьетнамок, когда подходит моя очередь ехать, и потом вьетнамки так и болтаются где-то сзади, потому что чем дальше мы едем, тем становится холоднее. в. видит подвесной мост над каньоном, останавливаемся, и он переходит на ту сторону, а я остаюсь стоять на середине, и подо мной сквозь доски моста - река. сложная система крепления, тросы, прозрачная голубая вода, серебристая галька на берегах, и мост чуть покачивается, и покачивается сильнее, когда в. возвращается обратно. в этот момент еще ничего, все хорошо.
дорога до колашина это - никуда не торопиться. семьдесят пять километров от подгорицы. семьсот метров вверх. на извилистых подъемах тяжелые грузовики не могут ехать больше двадцати, поэтому мы тащимся за ними целую вечность. передо мной - джип, за мной старый угловатый фольксваген. на повороте становится видно, что фольксвагеном - ещё один, а за ним крошечная красная застава, похожая на жука, и за ней - кто-то ещё, и вся эта вереница мучительно медлено двигается, пока полос не становится две, и тогда все легковые рвут вперед. и на склоне ослепительно-красные кусты, и в глубокой долине ровная зелень все время взрывается то желтым, то кармином, и все, даже маленькие заставы, даже пыльные старые тягачи сверкают на солнце таким вечным спокойным светом, что мне хочется просто кричать от счастья, что все мы здесь, но мне надо переключать передачу и двигать вперед. длинная, длинная тень скользит слева от нас.
и в каньоне реки появляется колашин, крестьянский город с тремя четырехзвездочными спа-отелями, где местное население гуляет по улицам без освещения, катя перед собой коляски; в одной из гостиниц попроще ночуют американские военные; чувак в кепке продает красный джип сузуки, который вот-вот развалится прямо под нами, а здание общины немножко напоминает о футуризме, немножко о шестидесятых, немножко перекликается с горами, которые окружают колашин - со всех четырех сторон. мы впервые за долгое время ночуем в гостинице (кофе из бара, теплые пледы, темная плитка в ванной). и еще подвозим старика от подъемников до города, он зазывает нас к себе и угощает водой из-под крана, разбавленной малиновым сиропом. во дворе из-под колес нашей машины в разные стороны шмыгают кошки. из окна второго этажа смотрит какая-то женщина. горы со всех сторон и солнце давно скрылось. старик говорит, что его зовут байо, байо-всякий-знает, и завтра до семи утра он с овцами, а потом - и это его честное слово - ждет нас опять.
(между тем, завтра в восемь утра у нас автобус в аэропорт, и вечером мы будем в москве. я жду, пока стиральная машина скажет, что она готова, и тогда можно будет развесить белье и спуститься в город, закрыть счет в банке, купить пакет мяты, ну и всякое другое, в последний раз. в четыре мы встречаемся с в. у зорицы, и идём пить кофе)
с утра мы фотографируемся на площади в колашине, катаемся на красном сузуки, с прорехами на обшивке, заходим во все спа-отели и болтаем с персоналом за стойкой сразу обо всём. потом едем в жабляк (ну это полный жабляк!) - второй зимний горнолыжный город, в отличии от колашина там просторно, все отели - времен югославии, похожие на горы, немножко обветшавшие и пустые. в октябре только школьников привозят на экскурсии. мы снимаем там дом на две ночи; так темно, что если едешь вечером, то в двух метрах от дороги ничего не видно. мы дважды проезжаем дом, находим с третьего раза. сначала кажется, что жабляк находится в упадке, но растущие цены на землю говорят обратное. это - случается вечером, ночью. в доме два этажа, обычно я сплю на втором, но засыпаю всегда на руках у в., перед печкой в гостиной. в этот раз я не могу заснуть, потому что мне больно лежать (и сидеть). я начинаю жалеть себя. (и весь дом этого разговорчивого байо пахнет ракией и старым, старым одиноким стариком; так пахли все квартиры в детстве, во всем подъезде, потому что в каждой семье жил какой-нибудь одинокий старик и он занимал всё пространство).
(всё, говорит стиральная машина, тебе пора, у тебя ещё много дел на сегодня)
и потом понедельник, понедельник в жабляке, когда к списку животных, которых я видела (не в зоопарке) можно будет прибавить диких коз.
и ещё я трогала гусеницу, и она оказалась не ужасная (бархатная).
мы спускались с вершины, и козы увидели нас первые; мы болтали про всякое горное снаряжение и технологичную одежду из шерсти; и они были красивые, коричневые. их было четверо. они взбирались по крутому склону, каждый раз вспрыгивая наверх по камням, мы стояли на тропе и просто смотрели. они поднялись на гребень, одна за другой, - тонкие силуэты, как из шаманских рисунков. черточка рогов, маленькая голова, короткое туловище, четыре палочки ног. и все это время ветер гудит в снастях пустых неподвижных канаток. как трубы в тибетских монастырях. и кресла раскачиваются, заброшены на всё лето. последняя станция - домик со взломанной дверью и разбитым стеклом. мы пьем воду внутри. и ветер. мы сидим на дощатом настиле станции, вниз уходит ряд опор, тросы и цветные двухместные кресла. мы забираемся в кресло, которое поближе и сидим, смотрим вниз на равнину. гряды леса, размеченные камнями участки под строительство, узкая черная лента новой дороги, облако овечек, и близкий крик коршуна, и рокот вертолета, который летит ниже, чем качаемся на ветру мы. потом мы ещё лезем вверх по камням; держись за траву, за камни, помни про три точки опоры, когда отрываешь ногу. и вертолет становится ещё ниже.
(сначала в банк, потом всё остальное)
дорога до колашина это - никуда не торопиться. семьдесят пять километров от подгорицы. семьсот метров вверх. на извилистых подъемах тяжелые грузовики не могут ехать больше двадцати, поэтому мы тащимся за ними целую вечность. передо мной - джип, за мной старый угловатый фольксваген. на повороте становится видно, что фольксвагеном - ещё один, а за ним крошечная красная застава, похожая на жука, и за ней - кто-то ещё, и вся эта вереница мучительно медлено двигается, пока полос не становится две, и тогда все легковые рвут вперед. и на склоне ослепительно-красные кусты, и в глубокой долине ровная зелень все время взрывается то желтым, то кармином, и все, даже маленькие заставы, даже пыльные старые тягачи сверкают на солнце таким вечным спокойным светом, что мне хочется просто кричать от счастья, что все мы здесь, но мне надо переключать передачу и двигать вперед. длинная, длинная тень скользит слева от нас.
и в каньоне реки появляется колашин, крестьянский город с тремя четырехзвездочными спа-отелями, где местное население гуляет по улицам без освещения, катя перед собой коляски; в одной из гостиниц попроще ночуют американские военные; чувак в кепке продает красный джип сузуки, который вот-вот развалится прямо под нами, а здание общины немножко напоминает о футуризме, немножко о шестидесятых, немножко перекликается с горами, которые окружают колашин - со всех четырех сторон. мы впервые за долгое время ночуем в гостинице (кофе из бара, теплые пледы, темная плитка в ванной). и еще подвозим старика от подъемников до города, он зазывает нас к себе и угощает водой из-под крана, разбавленной малиновым сиропом. во дворе из-под колес нашей машины в разные стороны шмыгают кошки. из окна второго этажа смотрит какая-то женщина. горы со всех сторон и солнце давно скрылось. старик говорит, что его зовут байо, байо-всякий-знает, и завтра до семи утра он с овцами, а потом - и это его честное слово - ждет нас опять.
(между тем, завтра в восемь утра у нас автобус в аэропорт, и вечером мы будем в москве. я жду, пока стиральная машина скажет, что она готова, и тогда можно будет развесить белье и спуститься в город, закрыть счет в банке, купить пакет мяты, ну и всякое другое, в последний раз. в четыре мы встречаемся с в. у зорицы, и идём пить кофе)
с утра мы фотографируемся на площади в колашине, катаемся на красном сузуки, с прорехами на обшивке, заходим во все спа-отели и болтаем с персоналом за стойкой сразу обо всём. потом едем в жабляк (ну это полный жабляк!) - второй зимний горнолыжный город, в отличии от колашина там просторно, все отели - времен югославии, похожие на горы, немножко обветшавшие и пустые. в октябре только школьников привозят на экскурсии. мы снимаем там дом на две ночи; так темно, что если едешь вечером, то в двух метрах от дороги ничего не видно. мы дважды проезжаем дом, находим с третьего раза. сначала кажется, что жабляк находится в упадке, но растущие цены на землю говорят обратное. это - случается вечером, ночью. в доме два этажа, обычно я сплю на втором, но засыпаю всегда на руках у в., перед печкой в гостиной. в этот раз я не могу заснуть, потому что мне больно лежать (и сидеть). я начинаю жалеть себя. (и весь дом этого разговорчивого байо пахнет ракией и старым, старым одиноким стариком; так пахли все квартиры в детстве, во всем подъезде, потому что в каждой семье жил какой-нибудь одинокий старик и он занимал всё пространство).
(всё, говорит стиральная машина, тебе пора, у тебя ещё много дел на сегодня)
и потом понедельник, понедельник в жабляке, когда к списку животных, которых я видела (не в зоопарке) можно будет прибавить диких коз.
и ещё я трогала гусеницу, и она оказалась не ужасная (бархатная).
мы спускались с вершины, и козы увидели нас первые; мы болтали про всякое горное снаряжение и технологичную одежду из шерсти; и они были красивые, коричневые. их было четверо. они взбирались по крутому склону, каждый раз вспрыгивая наверх по камням, мы стояли на тропе и просто смотрели. они поднялись на гребень, одна за другой, - тонкие силуэты, как из шаманских рисунков. черточка рогов, маленькая голова, короткое туловище, четыре палочки ног. и все это время ветер гудит в снастях пустых неподвижных канаток. как трубы в тибетских монастырях. и кресла раскачиваются, заброшены на всё лето. последняя станция - домик со взломанной дверью и разбитым стеклом. мы пьем воду внутри. и ветер. мы сидим на дощатом настиле станции, вниз уходит ряд опор, тросы и цветные двухместные кресла. мы забираемся в кресло, которое поближе и сидим, смотрим вниз на равнину. гряды леса, размеченные камнями участки под строительство, узкая черная лента новой дороги, облако овечек, и близкий крик коршуна, и рокот вертолета, который летит ниже, чем качаемся на ветру мы. потом мы ещё лезем вверх по камням; держись за траву, за камни, помни про три точки опоры, когда отрываешь ногу. и вертолет становится ещё ниже.
(сначала в банк, потом всё остальное)