верхом на ките
кен кизи
"порою нестерпимо хочется..."
(хэнк рассказывает о том, как кричат разные птицы)
гусиный крик пронзает и подгоняет ли, хэнк слышит его другим ухом. вся его жизнь связана с птичьими криками: охотясь и наблюдая за дичью, он научился не только определять её поведение по звукам, но и предугадывать его. но из всех многочисленных криков ничто даже близко не лежало с тем ощущением болезненного и чистого одиночества, которое вызывала у него перекличка диких гусей...
свиязи, например, всегда летели низко, небольшими стайками, по шесть-семь птиц, и их печальное посвистывание вызывало лишь жалость к бедным глупым уткам, которые настолько терялись от винтовочного выстрела, что принимались слепо кружить над головой, с каждым кругом теряя по товарке... но и жалость была им под стать - незначительная. крякв жалеешь больше. кряквы умнее свиязей. и красивее. когда они осторожно, поквакивая, летят в сумерках, призывно крича и приглашая с собой расставленные манки, - оранжевые лапки почти касаются воды, головы вспыхивают в лучах заходящего солнца то пурпуром, то зеленью, то ацетиленовой голубизной электросварки, - цветовая гамма кажется такой насыщенной, что почти звучит: позвякивание мозаики на ветру... когда летят кряквы, то кажется, что все небо заткано разноцветной паутиной... потрясающее зрелище. такое же чувство испытываешь при виде древесной утки, которая на самом деле гораздо красивее кряквы, но древесные утки всегда ползают и прячутся в деревьях, а в полете такая красота не видна. пока не возьмешь птицу в руки, трудно даже догадаться, кто это. а когда возьмешь, тут уж действительно можешь любоваться ею - алая, пурпурная, белая, как клоун в перьях, но тогда она уже мертвая.
с чирками иначе: если подстрелишь, чувствуешь себя молодцом, а нет - так дураком, потому что они маленькие и ловки и имеют отвратительную привычку лететь мимо тебя в двух футах над землей со скоростью двести миль в час. лысухи могут заставить испытать чувство острейшего стыда, после того как доведут тебя своими слепыми метаниями и ты уложишь с дюжину на воде; черная казарка может насмешить - такая огромная птица и так хило, зрипло пищит; а гагара... о господи, крик гагары, когда выходишь вечером с собаками и эта разбойница крикнет в темноте, - такой одинокий, потерянный звук, словно сумасшедший кричит, не находя себе места в этом мире, - этот звук может довести до такого состояния, что больше никогда не захочешь видеть этот окоченевший старый мир.
но ничто, ни одна птица, ни один свист, писк или квак, никогда не сможет вызвать у человека такого чувства, которое он испытывает, слыша крик гусиной стаи, летящей над его крышей в бурную ночь. во-первых, он неизменно вызывает жалость к беднягам, прокладывающим себе путь в темноте. а во-вторых, трудно удержаться и от жалости к самому себе, потому что понимаешь: уж если погода погнала таких огромных птиц, как канадские гуси, значит, верно - пришла зима...
"порою нестерпимо хочется..."
(хэнк рассказывает о том, как кричат разные птицы)
гусиный крик пронзает и подгоняет ли, хэнк слышит его другим ухом. вся его жизнь связана с птичьими криками: охотясь и наблюдая за дичью, он научился не только определять её поведение по звукам, но и предугадывать его. но из всех многочисленных криков ничто даже близко не лежало с тем ощущением болезненного и чистого одиночества, которое вызывала у него перекличка диких гусей...
свиязи, например, всегда летели низко, небольшими стайками, по шесть-семь птиц, и их печальное посвистывание вызывало лишь жалость к бедным глупым уткам, которые настолько терялись от винтовочного выстрела, что принимались слепо кружить над головой, с каждым кругом теряя по товарке... но и жалость была им под стать - незначительная. крякв жалеешь больше. кряквы умнее свиязей. и красивее. когда они осторожно, поквакивая, летят в сумерках, призывно крича и приглашая с собой расставленные манки, - оранжевые лапки почти касаются воды, головы вспыхивают в лучах заходящего солнца то пурпуром, то зеленью, то ацетиленовой голубизной электросварки, - цветовая гамма кажется такой насыщенной, что почти звучит: позвякивание мозаики на ветру... когда летят кряквы, то кажется, что все небо заткано разноцветной паутиной... потрясающее зрелище. такое же чувство испытываешь при виде древесной утки, которая на самом деле гораздо красивее кряквы, но древесные утки всегда ползают и прячутся в деревьях, а в полете такая красота не видна. пока не возьмешь птицу в руки, трудно даже догадаться, кто это. а когда возьмешь, тут уж действительно можешь любоваться ею - алая, пурпурная, белая, как клоун в перьях, но тогда она уже мертвая.
с чирками иначе: если подстрелишь, чувствуешь себя молодцом, а нет - так дураком, потому что они маленькие и ловки и имеют отвратительную привычку лететь мимо тебя в двух футах над землей со скоростью двести миль в час. лысухи могут заставить испытать чувство острейшего стыда, после того как доведут тебя своими слепыми метаниями и ты уложишь с дюжину на воде; черная казарка может насмешить - такая огромная птица и так хило, зрипло пищит; а гагара... о господи, крик гагары, когда выходишь вечером с собаками и эта разбойница крикнет в темноте, - такой одинокий, потерянный звук, словно сумасшедший кричит, не находя себе места в этом мире, - этот звук может довести до такого состояния, что больше никогда не захочешь видеть этот окоченевший старый мир.
но ничто, ни одна птица, ни один свист, писк или квак, никогда не сможет вызвать у человека такого чувства, которое он испытывает, слыша крик гусиной стаи, летящей над его крышей в бурную ночь. во-первых, он неизменно вызывает жалость к беднягам, прокладывающим себе путь в темноте. а во-вторых, трудно удержаться и от жалости к самому себе, потому что понимаешь: уж если погода погнала таких огромных птиц, как канадские гуси, значит, верно - пришла зима...