верхом на ките
на переправе ходят пять паромов: «каменари», «лепетане», «игало» и «пераст», а пятый большой;
туда мы плывем на закате, обратно – когда солнце осталось только на склонах гор;
машина пустая и лёгкая, солнце делает нас совсем невесомыми.
утром слышен рокот мотора в отдалении, это кто-то летает на дельтаплане над бухтой; мы прыгаем в воду и стая рыб взлетает над водой.
здесь приятно зайти даже в санитарную инспекцию: никого нет, две женщины на пальцах объясняют, в какие сроки делается санитарное разрешение и что лучше отложить его до февраля, а там они все быстро устроят; проверяют, какие документы мы уже собрали, не хватает одного, тоже откладывается до февраля. кажется, всё основное сделано. теперь, не считая мелочей, мы почти свободны.
я не знаю, что именно это сбывается. какое детское переживание приходит в действие.
я живу на берегу моря, езжу по делам на старой колымаге, готовлю ужины на троих.
одна плаваю, когда все уже ушли, хожу с ноутбуком в старый парк, где раньше была шикарная для начала века гостиница, а теперь от нее не осталось и следа, зато можно поймать интернет. старые больные коты в мусорных баках, платаны, эвкалипты, секвойи.
встречаю на улице ньегошева знакомых. вот станка идет из налоговой, без конца курит, когда говорит по-русски, голос у неё становится очень ласковым; мрачная женщина из общины идет на свой одиннадцатичасовой перерыв, покупает в магазине круассан, заказывает чашку кофе; тереза делает какие-то копии в книжном и у нее пакеты с рынка, полные овощей; раденко сигналит нам, когда я еду в "воли", в первый раз сев за руль рено, четвертая передача, немного не доезжая до автостанции, и я отчетливо чувствую, как по спине у меня стекает капелька пота; снежана, стольный архитектор, отмечает на своём плане, где у нас будет печь для пиццы, где рабочий стол, где гардероб и где витрины, и ставит на чертежи свою печать.
что с нами будет через четыре года? - спрашивает в. рано утром после бессонной ночи. мы уже пережили здесь столько трудных дней и ночей, столько собственного бессилия.
я хочу увидеть, что будет здесь зимой, когда всех туристов увезут автобусы, парковочных мест станет больше и большинство населения останется без работы. я хочу увидеть тех десять или пятнадцать человек, которые захотят учить русский язык в местной школе, и новые учебники, которые привезут из белграда, и чтобы они дождались меня, когда я вернусь с другим паспортом, с другой фамилией в середине ноября, и какое будет море в это время.
мне приснилось, что я в красном комбинезоне иду по шоссе, я высокая, я пытаюсь добраться на север; меня подвозят автобусы, ребята на грузовиках, все нелегально, приходится прятаться под сиденьями; но все прокатывает. на шоссе постоянная мгла, дожди, серость; когда я добираюсь, наконец, до севера, то снег там начинает таять и спешно на свет выходит жухлая зимняя трава, мох, хвоя, вся земляная мешанина леса; снег исчезает на глазах и я больше не понимаю, где нахожусь.
только что я зашла в ванную и со стены на пол шлепнулась ящерица.
теперь она сидит под холодильником.
и я не знаю, что с ней делать.
туда мы плывем на закате, обратно – когда солнце осталось только на склонах гор;
машина пустая и лёгкая, солнце делает нас совсем невесомыми.
утром слышен рокот мотора в отдалении, это кто-то летает на дельтаплане над бухтой; мы прыгаем в воду и стая рыб взлетает над водой.
здесь приятно зайти даже в санитарную инспекцию: никого нет, две женщины на пальцах объясняют, в какие сроки делается санитарное разрешение и что лучше отложить его до февраля, а там они все быстро устроят; проверяют, какие документы мы уже собрали, не хватает одного, тоже откладывается до февраля. кажется, всё основное сделано. теперь, не считая мелочей, мы почти свободны.
я не знаю, что именно это сбывается. какое детское переживание приходит в действие.
я живу на берегу моря, езжу по делам на старой колымаге, готовлю ужины на троих.
одна плаваю, когда все уже ушли, хожу с ноутбуком в старый парк, где раньше была шикарная для начала века гостиница, а теперь от нее не осталось и следа, зато можно поймать интернет. старые больные коты в мусорных баках, платаны, эвкалипты, секвойи.
встречаю на улице ньегошева знакомых. вот станка идет из налоговой, без конца курит, когда говорит по-русски, голос у неё становится очень ласковым; мрачная женщина из общины идет на свой одиннадцатичасовой перерыв, покупает в магазине круассан, заказывает чашку кофе; тереза делает какие-то копии в книжном и у нее пакеты с рынка, полные овощей; раденко сигналит нам, когда я еду в "воли", в первый раз сев за руль рено, четвертая передача, немного не доезжая до автостанции, и я отчетливо чувствую, как по спине у меня стекает капелька пота; снежана, стольный архитектор, отмечает на своём плане, где у нас будет печь для пиццы, где рабочий стол, где гардероб и где витрины, и ставит на чертежи свою печать.
что с нами будет через четыре года? - спрашивает в. рано утром после бессонной ночи. мы уже пережили здесь столько трудных дней и ночей, столько собственного бессилия.
я хочу увидеть, что будет здесь зимой, когда всех туристов увезут автобусы, парковочных мест станет больше и большинство населения останется без работы. я хочу увидеть тех десять или пятнадцать человек, которые захотят учить русский язык в местной школе, и новые учебники, которые привезут из белграда, и чтобы они дождались меня, когда я вернусь с другим паспортом, с другой фамилией в середине ноября, и какое будет море в это время.
мне приснилось, что я в красном комбинезоне иду по шоссе, я высокая, я пытаюсь добраться на север; меня подвозят автобусы, ребята на грузовиках, все нелегально, приходится прятаться под сиденьями; но все прокатывает. на шоссе постоянная мгла, дожди, серость; когда я добираюсь, наконец, до севера, то снег там начинает таять и спешно на свет выходит жухлая зимняя трава, мох, хвоя, вся земляная мешанина леса; снег исчезает на глазах и я больше не понимаю, где нахожусь.
только что я зашла в ванную и со стены на пол шлепнулась ящерица.
теперь она сидит под холодильником.
и я не знаю, что с ней делать.