верхом на ките
мы сидели в «фирме», на балконе, и вечерний официант саша бродил по залу – то с сигаретой, то с телефоном, одинокий хозяин места в зеленом фартуке. сначала грохнуло, потом был порыв ветра, потом начался дождь, и парковый бомж пришел и сел под балконом. саша втащил крошечный холодильник с мороженым "frikam" внутрь и убрал все подушки со стульев на террасе. вообще подушки он убрал заранее, очень предусмотрительно. в холодильнике всего четыре вида мороженого: плазма с печеньем, ваниль, лесные ягоды и шоколад. когда начался дождь, то стало понятно, что мы пока никуда не идем. завтра будет марафон - от герцег-нови до нивицы, это на той стороне бухты. мы открыли гугл-карты и посмотрели расстояние: получилось, будут плыть два километра через бухту. я вдруг вспомнила зимние вечера в «кофебине» после работы. за окнами темно и сыро, иногда начинает падать снег. но в основном, просто темно. я закончила свою смену. я жду машу, чтобы позаниматься с ней итальянским. сажусь пока за стол, ем киш со шпинатом, пью эспрессо, добавив корицы, смотрю на своё отражение. кофейня вокруг гудит, я вижу на темном стекле силуэты людей в очереди, гриву в. лаппы, спину андрея, породистый профиль ирены, или её узкую спину, и какие-то другие, незнакомые фигуры. рядом со мной лысая женщина, учит то ли иврит, то ли что-то восточное, здесь в каждом углу учат по языку: многие наловчились учить. на фрунзенской ремонт и поэтому мы каждый вечер ездим ночевать на открытое шоссе, это на самом краю леса, конечная остановка третьего трамвая, девятый этаж. засыпаем около часа, встаем в пять и по новой. еще один одинаковый день. длинная смена, нескончаемый тусклый вечер, усталость. мне нравится разворачивать вилку и нож, аккуратно завернутые в салфетку, мною же. я ловко ловлю их. маша приходит и как всегда блестит. веки, лоб, волосы. тот же нежный фиолетовый отблеск вокруг глаз, как будто она родная цветам, воде, ффелии, чему-то тоскливому и смертному. маша теперь учится в школе родченко. мы встречаемся все реже. я изображаю итальянские глаголы. есть, пить, боятся, говорить. мы говорим о том, как не замерзнуть в финляндии. мы собираемся вместе поехать в финляндию на новый год. теплые штаны, термобелье, куртка, ботинки. жизнь в минус тридцать есть, еще какая. потом оказывается, что лысая женщина за соседним столиком просит у маши мой телефон, ей тоже нужен итальянский, но я бросаю работу, уезжаю в финляндию, и она никогда не звонит. я больше никогда никого из них не вижу: ни ирены, ни в. лаппы, ни его жену, ни его сына, ни множество пар, ни брата с сестрой, которые заезжали по выходным съесть сэндвич, ни аню, кукольного офис-менеджера с накрашенными глазками, ни теток из банка, от которых за столом все время слышалось: а мой-то! – и машу, после этой длинной финской дороги, я тоже не вижу.
моя дорога начинается сразу после границы: я сажусь за руль, под колесами лед, до нового года три часа. в отдалении из темноты взрываются редкие фейерверки, в остальном тихо. я опасаюсь обочин, поворотов, ремонта на дорогах, всех встречных, всех догоняющих, всех вообще, а также возможных животных, светофоров, крупных населенных пунктов. не говоря уже об огромных траках. я не опасаюсь льда, потому что мне его не избежать. за полярным кругом, за сто километров к северу от рованиеми, шоссе идет по взлетной полосе бывшего аэродрома, солнце бьет нам в самый лоб, низкое, красновато-золотое и вьется снежная пыль, мы почти взлетаем. на заднем сиденье слева – маша, справа – мама в. наши лыжи, наши сумки, бумага для рисования. на заправках мы покупаем по стаканчику горячего какао и я выхожу сделать первый глоток на улицу, на мгновение внутри меня вспыхивает огонь, вокруг синие и лиловые пустыни мороза, неподвижный свет заправки, бензиновые шланги, с грохотом прошедший мимо длинный грузовик. мы возвращаемся на шоссе и даже в. задремывает от бесконечного повторения льда, полосы деревьев, полосы поля. я воспринимаю это как проявление доверия. однажды ночью я торможу в пол, все просыпаются, смотрят на оленя. куда мы едем, почему мы еще не приехали. он стоит, зимний, космический, темный зверь. глаза как у всех зверей в свете фар. когда видишь зверей ночью во время одинокого движения по пустынной стране, то перехватывает дыхание, хочешь не хочешь. у меня перехватывает дыхание даже от белки. она кажется черной на снегу, проскальзывает между колесами, я даже не успеваю нажать на тормоз. кролики, застывшие на обочинах, совсем белые, их с трудом различаешь. иногда кто-то просит остановиться и фотографирует природу. я даже не выхожу из машины. ночного оленя никто не фотографирует. я объезжаю его и делаю машине навстречу знак, чтобы она была осторожней. в россии так предупреждают о засадах, здесь – об оленях.
потом мы куда-то приезжаем, в доме нет воды и машина не заводится несколько дней, стоят морозы. ночью, когда все заснули после ужина, я растапливаю снег в кастрюле на плите и мою посуду. в шкафчике есть упаковка кофе и фильтры. вместо душа в. бросается в снег и плавает в нем. я тоже так делаю, потому что я всегда прыгаю, когда он прыгает; неважно, куда. я никогда не могу от этого удержаться. я прыгаю в снег, в раскаленную сауну, в глубокое озеро с вышки в пять метров, в ледяной ручей, во все изнурительные тренировки и голодания, которые он устраивает. сначала все это чуждо мне, но я не могу удержаться в стороне, на берегу, внутри дома. утром я встаю первая, заворачиваюсь в полотенце и выхожу в застывшие минус тридцать один. в снегу – черная кайма сажи вокруг уличной свечи, которую мы зажигали вчера вечером. небо такого тихого сиреневого цвета. еще одна потухшая свеча около дровяного сарая. я выбираю такое место, чтобы меня не было видно из окон, скидываю полотенце и ныряю в снег лицом, колкий, но мягкий. я переворачиваюсь на спину и вижу это нежное северное небо. очень крутое небо. все спят после долгого дня дороги, уже восемь часов, воды в трубах по-прежнему нет. я проверяю, её нет. мне не хочется возвращаться в дом, хотя на мне всего лишь одно полотенце. сегодня первое января. нет, может быть, второе. после завтрака мы звоним по телефону, который указан как телефон для решения проблем, нам отвечает тоони. по-английски – ни слова. мы говорим по-фински: - это киивакко. вода – нет.
тоони приезжает через сорок минут на красном фургоне, сразу лезет куда-то на крышу, потом заходит в ванну, смотрит трубы, говорит по-фински много, потом заключает:
- айс!
- айс! – соглашаемся мы.
- ноу уатер, - поясняет тоони и указывает на трубу и на землю, - айс!
мы смеемся вместе с ним, он уезжает и возвращается с напарником. у напарника такая борода! он пытается исправить трубу, но он такой огромный, что с трудом помещается в ванной, у него мало что выходит. тоони объясняет нам:
- айс!
может быть, вода появится, если немного потеплеет.
может быть, тогда и наша машина заведется, пока она не заводится.
зато начальник тоони распоряжается вернуть нам двести евро за такие дела. на эти двести евро мы берем два снегохода, когда уже изрядно стемнело, и отправляемся делать самую длинную петлю, из тех маршрутов, которые указаны на карте. маша за моей спиной замерзает, но не хочет меняться. тот, кто сзади, всегда мерзнет. тот, кто спереди, - никогда. у меня горят пальцы. руки немеют, потому что снегоход тяжелее меня. мне нужно много сил, чтобы с ним справиться. сквозь шлем и толстый комбинезон я не чувствую никакого ветра. впереди красные огоньки снегохода в., то и дело они скрываются за поворотом или в низине. я не чувствую машу сзади и все время оглядываюсь проверить, держится ли она еще, потому что нас раскачивает и бросает. я представляю, что нам нужно пройти всё расстояние, как можно быстрее, потому что вот-вот начнется метель. нужно успеть до стоянки. я не хочу ночевать в снежной пещере. я не хочу вмерзнуть в снег, как амундсен, когда ему было двадцать. большей частью мы несемся по лесу, иногда я срезаю дорогу, ныряю прямо в снег и нас швыряет на целине, снегоход переваливается и кое-где немножко буксует, надо прибавить, потом впереди опять возникают красные огни первого снегохода; он поджидает нас. под шлемом у каждого балаклавы: они закрывают нос и рот. взобравшись на сопку, мы оказываемся совсем одни среди черного ветра. мы останавливаемся и оглядываемся вокруг. круглое черное небо. ни одного цвета, кроме черного и снега. никаких деревьев. ветер. огромная снежная равнина. мы проезжаем странные ворота с занавесами из толстых веревок. в свете фар они раскачиваются на ветру, как места для камланий, как живые знаки и предупреждения. это просто загородки для оленей, веревки пугают оленей. но вместе с тем это не просто загородки для оленей. мы ныряем в них и оказываемся по другую сторону. вообще-то, нет еще и семи часов, но стемнело уже в четыре. нам нужно продержаться еще несколько километров, хотя у меня совсем затекли руки. я смотрю на ныряющие, исчезающие огоньки первого снегохода и представляю, что мы едем спасать кого-то, кто нуждается в нашей помощи, что я здесь так давно, что мне не нужны метки на столбах, обозначающие трассу для снегоходов, что я и так чувствую этот снег, на снегоходе, на лыжах или на оленьей упряжке. что мы мчимся быстрее, чем на самом деле, и что нам не надо возвращать снегоходы к другим снегоходам на заправке neste, и что не надо возвращать комбинезоны к другим комбинезонам, и шерстяные носки к другим прокатным шерстяным носкам. я хочу превратить платное развлечение в историю с концом, который пока никому неизвестен. я проверяю, со мной ли еще маша. я вспоминаю, что всегда есть ответственность; и ни одна история с неясным концом больше не может это перевесить: у меня есть ответственность. проложить дорогу, принять решение, предложить порядок действий и сделать так, чтобы никто не падал духом.
я веду машину по льду рано утром, и все, кроме меня, спят. я понимаю, что у этой истории такой же неясный конец, ровно такой же неясный конец, как у тех, которые я придумываю бесконечно, с самого детства, в попытке не остаться один на один с единственным вариантом происходящего. я не хочу смирятся с тем, что есть только один вариант, одна возможность, одна попытка. я не хочу смиряться с единственностью. тем не менее, в этой истории я не могу остановиться в любой момент и начать все сначала. эту историю мне придется прожить до самого конца. на взлетной полосе передо мной никого нет, совсем никого. нежное полярное небо сразу после заката. я аккуратно прибавляю скорость и чувствую, что вот-вот связь между колесами и льдом оборвется, и мы взлетим там, где больше нет аэродрома, в ста километрах к северу от полярного круга, между рованиеми и соданкюлой, когда вот-вот начнет светать. только в. просыпается, почувствовав ускорение, маша и мама в. продолжают спать.
моя дорога начинается сразу после границы: я сажусь за руль, под колесами лед, до нового года три часа. в отдалении из темноты взрываются редкие фейерверки, в остальном тихо. я опасаюсь обочин, поворотов, ремонта на дорогах, всех встречных, всех догоняющих, всех вообще, а также возможных животных, светофоров, крупных населенных пунктов. не говоря уже об огромных траках. я не опасаюсь льда, потому что мне его не избежать. за полярным кругом, за сто километров к северу от рованиеми, шоссе идет по взлетной полосе бывшего аэродрома, солнце бьет нам в самый лоб, низкое, красновато-золотое и вьется снежная пыль, мы почти взлетаем. на заднем сиденье слева – маша, справа – мама в. наши лыжи, наши сумки, бумага для рисования. на заправках мы покупаем по стаканчику горячего какао и я выхожу сделать первый глоток на улицу, на мгновение внутри меня вспыхивает огонь, вокруг синие и лиловые пустыни мороза, неподвижный свет заправки, бензиновые шланги, с грохотом прошедший мимо длинный грузовик. мы возвращаемся на шоссе и даже в. задремывает от бесконечного повторения льда, полосы деревьев, полосы поля. я воспринимаю это как проявление доверия. однажды ночью я торможу в пол, все просыпаются, смотрят на оленя. куда мы едем, почему мы еще не приехали. он стоит, зимний, космический, темный зверь. глаза как у всех зверей в свете фар. когда видишь зверей ночью во время одинокого движения по пустынной стране, то перехватывает дыхание, хочешь не хочешь. у меня перехватывает дыхание даже от белки. она кажется черной на снегу, проскальзывает между колесами, я даже не успеваю нажать на тормоз. кролики, застывшие на обочинах, совсем белые, их с трудом различаешь. иногда кто-то просит остановиться и фотографирует природу. я даже не выхожу из машины. ночного оленя никто не фотографирует. я объезжаю его и делаю машине навстречу знак, чтобы она была осторожней. в россии так предупреждают о засадах, здесь – об оленях.
потом мы куда-то приезжаем, в доме нет воды и машина не заводится несколько дней, стоят морозы. ночью, когда все заснули после ужина, я растапливаю снег в кастрюле на плите и мою посуду. в шкафчике есть упаковка кофе и фильтры. вместо душа в. бросается в снег и плавает в нем. я тоже так делаю, потому что я всегда прыгаю, когда он прыгает; неважно, куда. я никогда не могу от этого удержаться. я прыгаю в снег, в раскаленную сауну, в глубокое озеро с вышки в пять метров, в ледяной ручей, во все изнурительные тренировки и голодания, которые он устраивает. сначала все это чуждо мне, но я не могу удержаться в стороне, на берегу, внутри дома. утром я встаю первая, заворачиваюсь в полотенце и выхожу в застывшие минус тридцать один. в снегу – черная кайма сажи вокруг уличной свечи, которую мы зажигали вчера вечером. небо такого тихого сиреневого цвета. еще одна потухшая свеча около дровяного сарая. я выбираю такое место, чтобы меня не было видно из окон, скидываю полотенце и ныряю в снег лицом, колкий, но мягкий. я переворачиваюсь на спину и вижу это нежное северное небо. очень крутое небо. все спят после долгого дня дороги, уже восемь часов, воды в трубах по-прежнему нет. я проверяю, её нет. мне не хочется возвращаться в дом, хотя на мне всего лишь одно полотенце. сегодня первое января. нет, может быть, второе. после завтрака мы звоним по телефону, который указан как телефон для решения проблем, нам отвечает тоони. по-английски – ни слова. мы говорим по-фински: - это киивакко. вода – нет.
тоони приезжает через сорок минут на красном фургоне, сразу лезет куда-то на крышу, потом заходит в ванну, смотрит трубы, говорит по-фински много, потом заключает:
- айс!
- айс! – соглашаемся мы.
- ноу уатер, - поясняет тоони и указывает на трубу и на землю, - айс!
мы смеемся вместе с ним, он уезжает и возвращается с напарником. у напарника такая борода! он пытается исправить трубу, но он такой огромный, что с трудом помещается в ванной, у него мало что выходит. тоони объясняет нам:
- айс!
может быть, вода появится, если немного потеплеет.
может быть, тогда и наша машина заведется, пока она не заводится.
зато начальник тоони распоряжается вернуть нам двести евро за такие дела. на эти двести евро мы берем два снегохода, когда уже изрядно стемнело, и отправляемся делать самую длинную петлю, из тех маршрутов, которые указаны на карте. маша за моей спиной замерзает, но не хочет меняться. тот, кто сзади, всегда мерзнет. тот, кто спереди, - никогда. у меня горят пальцы. руки немеют, потому что снегоход тяжелее меня. мне нужно много сил, чтобы с ним справиться. сквозь шлем и толстый комбинезон я не чувствую никакого ветра. впереди красные огоньки снегохода в., то и дело они скрываются за поворотом или в низине. я не чувствую машу сзади и все время оглядываюсь проверить, держится ли она еще, потому что нас раскачивает и бросает. я представляю, что нам нужно пройти всё расстояние, как можно быстрее, потому что вот-вот начнется метель. нужно успеть до стоянки. я не хочу ночевать в снежной пещере. я не хочу вмерзнуть в снег, как амундсен, когда ему было двадцать. большей частью мы несемся по лесу, иногда я срезаю дорогу, ныряю прямо в снег и нас швыряет на целине, снегоход переваливается и кое-где немножко буксует, надо прибавить, потом впереди опять возникают красные огни первого снегохода; он поджидает нас. под шлемом у каждого балаклавы: они закрывают нос и рот. взобравшись на сопку, мы оказываемся совсем одни среди черного ветра. мы останавливаемся и оглядываемся вокруг. круглое черное небо. ни одного цвета, кроме черного и снега. никаких деревьев. ветер. огромная снежная равнина. мы проезжаем странные ворота с занавесами из толстых веревок. в свете фар они раскачиваются на ветру, как места для камланий, как живые знаки и предупреждения. это просто загородки для оленей, веревки пугают оленей. но вместе с тем это не просто загородки для оленей. мы ныряем в них и оказываемся по другую сторону. вообще-то, нет еще и семи часов, но стемнело уже в четыре. нам нужно продержаться еще несколько километров, хотя у меня совсем затекли руки. я смотрю на ныряющие, исчезающие огоньки первого снегохода и представляю, что мы едем спасать кого-то, кто нуждается в нашей помощи, что я здесь так давно, что мне не нужны метки на столбах, обозначающие трассу для снегоходов, что я и так чувствую этот снег, на снегоходе, на лыжах или на оленьей упряжке. что мы мчимся быстрее, чем на самом деле, и что нам не надо возвращать снегоходы к другим снегоходам на заправке neste, и что не надо возвращать комбинезоны к другим комбинезонам, и шерстяные носки к другим прокатным шерстяным носкам. я хочу превратить платное развлечение в историю с концом, который пока никому неизвестен. я проверяю, со мной ли еще маша. я вспоминаю, что всегда есть ответственность; и ни одна история с неясным концом больше не может это перевесить: у меня есть ответственность. проложить дорогу, принять решение, предложить порядок действий и сделать так, чтобы никто не падал духом.
я веду машину по льду рано утром, и все, кроме меня, спят. я понимаю, что у этой истории такой же неясный конец, ровно такой же неясный конец, как у тех, которые я придумываю бесконечно, с самого детства, в попытке не остаться один на один с единственным вариантом происходящего. я не хочу смирятся с тем, что есть только один вариант, одна возможность, одна попытка. я не хочу смиряться с единственностью. тем не менее, в этой истории я не могу остановиться в любой момент и начать все сначала. эту историю мне придется прожить до самого конца. на взлетной полосе передо мной никого нет, совсем никого. нежное полярное небо сразу после заката. я аккуратно прибавляю скорость и чувствую, что вот-вот связь между колесами и льдом оборвется, и мы взлетим там, где больше нет аэродрома, в ста километрах к северу от полярного круга, между рованиеми и соданкюлой, когда вот-вот начнет светать. только в. просыпается, почувствовав ускорение, маша и мама в. продолжают спать.