верхом на ките
в супермаркете один чувак закричал: доктора, дайте доктора, с сердцем плохо!
я смотрела на шеридан, в. разговаривал по телефону с таней, добиваясь выгодных условий договора, было около одиннадцати вечера, около супермаркета в строящемся здании заливали бетоном второй этаж, а потом в. сказал, что женщина, с которой у нас сделка, - капитан дальнего плавания по имени весна, ударение на е.
охранник прибежал, но он не понимал по-русски, а чувак держал при себе девушку, девушка падала, они оба, похоже, второй день заливали свое неудержимое горе ликером и пивом; девушку положили на крыльцо, на ступеньки. вечером раньше тетка в полосатой кофте кричала: - вы понимаете, растишки у них нету! ребенку, ребенку надо! ну, че вы, растишку не видели? а потом, расплатившись, подошла к охраннику, и говорит: - у вас все кассирши - дуры, знаете, - дуры. но все черногорцы были в этот момент молодцы, они просто смеялись и не придавали этому такого большого значения, как я, и вряд ли долго об этом помнили; я помню об этом долго, я обо всем помню долго; я все время без нужды вспоминаю всякие штуки. когда веду машину от будвы до заправки на равнине, когда сижу и смотрю на апельсиновый сок в бокале, когда переключаю в душе горячую воду на холодную. но вот когда я плаваю в море, я просто плаваю в море. я ни о чем ни думаю, и никого не приглашаю в свое настоящее.
я вспомнила, как месяц жила во флоренции, в пятницу, когда на финском мы обсуждали одинокие путешествия, и оля сказала, что с тех пор как она замужем, она и подумать не может о путешествиях в одиночку, так ведь не делают, а ей иногда так хочется съездить с подружками. она сидела так, что ее левое плечо золотило солнце: и плечо, и руку, и щеку, и висок с короткой темной челкой. это было в какую-то давнюю пятницу, еще до того, как я позвала ее на др и мы смогли подружиться, она изображала финнов, финны редко звонят родителям по телефону, и родители тоже редко звонят своим финнам по телефону после того как они начали жить отдельно, может быть, пару раз в год. олин начальник уже семь лет в россии и за это время мама не позвонила ему ни разу, но я не хочу об этом думать, и не могу об этом не думать, потому что все происходящее так трудно и так связано, потому что все детали так важны, что я не могу ничего упустить, ничего не видеть. в первый день в черногории мы выезжаем на побережье, если едешь на юг - море справа, едешь на север - море слева, мы останавливаемся на обочине за сутомором, идем к морю, но там обрыв, на останках базилики растет мак, в траве в. находит большую домашнюю черепаху, которая сосредоточенно ест заросли вокруг себя, подносит к ней палец, подносит травинку, и черепаха нерешительно прячет голову и смотрит оттуда. если ты начинаешь писать историю, неважно какую историю - свою, своей воображаемой сестры, испанского библиотекаря, города или исчезнувшего поезда в метрополитене, то нужно помнить как важны детали, нужно также помнить, что до определенного момента ты ничего не знаешь о том, что происходит на самом деле; только так, в заблуждении, можно найти действительно стоящий конец для всего этого, такой конец, который выбросит тебя на берег. и еще, если, то ты помнишь, что все истории начинаются с молчания, над пустотой летает ворон, устав летать, он делает землю; каждый сам делает себе свою землю, где можно отдохнуть, хоть немного.
я плыву до буйка и обратно, до буйка и обратно или просто вперед, если никакого буйка нет, только скалы. волны закрывают людей, лежащих на берегу. один старик плещется около берега. больше в воде никого нет. я плаваю до последнего, выхожу выдохнуть и снова плаваю. мне кажется между моим телом и водой - тонкий слой огня, все горит, на мне все горит. я падаю на белые камни, а старик стоит по колено в воде. если ты плаваешь долго, действительно долго, а потом выходишь и солнце высушивает тебя, то появляется жажда, но от нее хочется не воды, в этой жажде хочется чего-то гораздо более тонкого, того, что возьмет тебя сразу и полностью, вынет изнутри, как будто сейчас с тобой заговорит прозрачный голос и дотронется до тебя; я стою на песке и чувствую это, через десять минут надо одеться, вернуться на стоянку, к десяти быть в другом городе, завернуть себя от этого таинственного ожидания в одежду и дела. потом в москве это чувство возвращается ко мне каждый вечер, как будто каждый вечер море касается меня и напоминает: ты можешь стать океаном, нас всех зовёт один голос, когда с тобой заговорит один голос, он будет принадлежать всем, и ты не сможешь удержаться внутри, ты не сможешь удержать себя внутри, ты выйдешь наружу.
я не знаю, как начинать, с чего начинать, что помнить, что оставлять, что бросить, что продолжить.
еще стихотворение, инга
в самом большом промежутке между сильной метелью и криком
в темной пропасти между сном и небом
между расставанием и победой
между иглой и кровью
там летит снег и исчезает в темноте
между домами провалы
там космос
между рамами окна провалы
там космос
между зрачком и радужной оболочкой глаза провалы
там космос
черная полоска между верхней и нижней губой это провал
там космос
совершая прыжок через самую главную пропасть мы так хотим
не упасть
в водопаде снега промежутки пустоты
там космос
в свете озерных огней ореолы надежды провалы
там космос
в вечернем огне в сердце моем провалы
там космос
и в прыжке своем застывший
оглянись, посмотри на меня
я смотрела на шеридан, в. разговаривал по телефону с таней, добиваясь выгодных условий договора, было около одиннадцати вечера, около супермаркета в строящемся здании заливали бетоном второй этаж, а потом в. сказал, что женщина, с которой у нас сделка, - капитан дальнего плавания по имени весна, ударение на е.
охранник прибежал, но он не понимал по-русски, а чувак держал при себе девушку, девушка падала, они оба, похоже, второй день заливали свое неудержимое горе ликером и пивом; девушку положили на крыльцо, на ступеньки. вечером раньше тетка в полосатой кофте кричала: - вы понимаете, растишки у них нету! ребенку, ребенку надо! ну, че вы, растишку не видели? а потом, расплатившись, подошла к охраннику, и говорит: - у вас все кассирши - дуры, знаете, - дуры. но все черногорцы были в этот момент молодцы, они просто смеялись и не придавали этому такого большого значения, как я, и вряд ли долго об этом помнили; я помню об этом долго, я обо всем помню долго; я все время без нужды вспоминаю всякие штуки. когда веду машину от будвы до заправки на равнине, когда сижу и смотрю на апельсиновый сок в бокале, когда переключаю в душе горячую воду на холодную. но вот когда я плаваю в море, я просто плаваю в море. я ни о чем ни думаю, и никого не приглашаю в свое настоящее.
я вспомнила, как месяц жила во флоренции, в пятницу, когда на финском мы обсуждали одинокие путешествия, и оля сказала, что с тех пор как она замужем, она и подумать не может о путешествиях в одиночку, так ведь не делают, а ей иногда так хочется съездить с подружками. она сидела так, что ее левое плечо золотило солнце: и плечо, и руку, и щеку, и висок с короткой темной челкой. это было в какую-то давнюю пятницу, еще до того, как я позвала ее на др и мы смогли подружиться, она изображала финнов, финны редко звонят родителям по телефону, и родители тоже редко звонят своим финнам по телефону после того как они начали жить отдельно, может быть, пару раз в год. олин начальник уже семь лет в россии и за это время мама не позвонила ему ни разу, но я не хочу об этом думать, и не могу об этом не думать, потому что все происходящее так трудно и так связано, потому что все детали так важны, что я не могу ничего упустить, ничего не видеть. в первый день в черногории мы выезжаем на побережье, если едешь на юг - море справа, едешь на север - море слева, мы останавливаемся на обочине за сутомором, идем к морю, но там обрыв, на останках базилики растет мак, в траве в. находит большую домашнюю черепаху, которая сосредоточенно ест заросли вокруг себя, подносит к ней палец, подносит травинку, и черепаха нерешительно прячет голову и смотрит оттуда. если ты начинаешь писать историю, неважно какую историю - свою, своей воображаемой сестры, испанского библиотекаря, города или исчезнувшего поезда в метрополитене, то нужно помнить как важны детали, нужно также помнить, что до определенного момента ты ничего не знаешь о том, что происходит на самом деле; только так, в заблуждении, можно найти действительно стоящий конец для всего этого, такой конец, который выбросит тебя на берег. и еще, если, то ты помнишь, что все истории начинаются с молчания, над пустотой летает ворон, устав летать, он делает землю; каждый сам делает себе свою землю, где можно отдохнуть, хоть немного.
я плыву до буйка и обратно, до буйка и обратно или просто вперед, если никакого буйка нет, только скалы. волны закрывают людей, лежащих на берегу. один старик плещется около берега. больше в воде никого нет. я плаваю до последнего, выхожу выдохнуть и снова плаваю. мне кажется между моим телом и водой - тонкий слой огня, все горит, на мне все горит. я падаю на белые камни, а старик стоит по колено в воде. если ты плаваешь долго, действительно долго, а потом выходишь и солнце высушивает тебя, то появляется жажда, но от нее хочется не воды, в этой жажде хочется чего-то гораздо более тонкого, того, что возьмет тебя сразу и полностью, вынет изнутри, как будто сейчас с тобой заговорит прозрачный голос и дотронется до тебя; я стою на песке и чувствую это, через десять минут надо одеться, вернуться на стоянку, к десяти быть в другом городе, завернуть себя от этого таинственного ожидания в одежду и дела. потом в москве это чувство возвращается ко мне каждый вечер, как будто каждый вечер море касается меня и напоминает: ты можешь стать океаном, нас всех зовёт один голос, когда с тобой заговорит один голос, он будет принадлежать всем, и ты не сможешь удержаться внутри, ты не сможешь удержать себя внутри, ты выйдешь наружу.
я не знаю, как начинать, с чего начинать, что помнить, что оставлять, что бросить, что продолжить.
еще стихотворение, инга
в самом большом промежутке между сильной метелью и криком
в темной пропасти между сном и небом
между расставанием и победой
между иглой и кровью
там летит снег и исчезает в темноте
между домами провалы
там космос
между рамами окна провалы
там космос
между зрачком и радужной оболочкой глаза провалы
там космос
черная полоска между верхней и нижней губой это провал
там космос
совершая прыжок через самую главную пропасть мы так хотим
не упасть
в водопаде снега промежутки пустоты
там космос
в свете озерных огней ореолы надежды провалы
там космос
в вечернем огне в сердце моем провалы
там космос
и в прыжке своем застывший
оглянись, посмотри на меня