верхом на ките
пусть же ударит молния и убьет его!
пусть придет тигр и пожрет его!
пусть найдется вино, отравное зелье, что принесло бы ему дурман, забвенье и сон, от которого нет более пробуждения!
есть ли еще грязь, какой он не перепачкался, грех и безрассудство, каких он не совершал, душевное убожество, каким он себя не обременил?
возможно ли жить дальше?
возможно ли снова и снова вбирать воздух и выдыхать его, чувствовать голод, снова есть, снова спать, снова лежать с женщиной?
неужели этот круговорот не исчерпан для него и не закончен?
глубокий испуг овладел сиддхартхой. вот, стало быть, как с ним обстоит, вот как низко он пал, как погряз в заблужденье - ведь вконец потерял рассудок, если мог искать смерти, если в нем могло вырасти такое желание, такое ребячливое желание: обрести покой, уничтожив свою плоть!
то, в чем не преуспели все муки недавних времен, все отрезвление, все отчаянье, свершил один этот миг, когда ом проник в его разум: он узнал себя в своей слабости и в своем заблужденье.
с улыбкой на лице сиддхартха глядел ему вослед, он все еще любил его, постоянного, боязливого. да и возможно ли, чтобы в этот миг, в этот упоительный час после дивного сна, преисполненный ом, сиддхартха не чувствовал любви? в том-то и заключалось волшебное превращение, происшедшее с ним во сне и благодаря ом, - он любил все, он был охвачен радостной любовью ко всему, что видел. и казалось ему, будто прежний, тяжкий его недуг в том и состоял, что он не мог любить никого и ничего.
но нет, он знал себя, знал свою руку и свои ноги, знал место, где сейчас лежал, знал это "я" в своей груди, этого сиддхартху, упрямца, чудака, но тем не менее этот сиддхартха преобразился, был обновленным, до странности отдохнувшим, до странности бодрым, радостным и любопытным.
герман гессе
"сиддхартха"
пусть придет тигр и пожрет его!
пусть найдется вино, отравное зелье, что принесло бы ему дурман, забвенье и сон, от которого нет более пробуждения!
есть ли еще грязь, какой он не перепачкался, грех и безрассудство, каких он не совершал, душевное убожество, каким он себя не обременил?
возможно ли жить дальше?
возможно ли снова и снова вбирать воздух и выдыхать его, чувствовать голод, снова есть, снова спать, снова лежать с женщиной?
неужели этот круговорот не исчерпан для него и не закончен?
глубокий испуг овладел сиддхартхой. вот, стало быть, как с ним обстоит, вот как низко он пал, как погряз в заблужденье - ведь вконец потерял рассудок, если мог искать смерти, если в нем могло вырасти такое желание, такое ребячливое желание: обрести покой, уничтожив свою плоть!
то, в чем не преуспели все муки недавних времен, все отрезвление, все отчаянье, свершил один этот миг, когда ом проник в его разум: он узнал себя в своей слабости и в своем заблужденье.
с улыбкой на лице сиддхартха глядел ему вослед, он все еще любил его, постоянного, боязливого. да и возможно ли, чтобы в этот миг, в этот упоительный час после дивного сна, преисполненный ом, сиддхартха не чувствовал любви? в том-то и заключалось волшебное превращение, происшедшее с ним во сне и благодаря ом, - он любил все, он был охвачен радостной любовью ко всему, что видел. и казалось ему, будто прежний, тяжкий его недуг в том и состоял, что он не мог любить никого и ничего.
но нет, он знал себя, знал свою руку и свои ноги, знал место, где сейчас лежал, знал это "я" в своей груди, этого сиддхартху, упрямца, чудака, но тем не менее этот сиддхартха преобразился, был обновленным, до странности отдохнувшим, до странности бодрым, радостным и любопытным.
герман гессе
"сиддхартха"