верхом на ките
верхом на ките
четверг, 16 апреля 2009
верхом на ките
ужасный дует ветер, все голоса слышны плохо. перерыв только что закончился и дверь библиотеки прикрыта. я нашла куратора для своего диплома, для научной его части, но мы обе еще не слишком хорошо представляем, о чем мне писать. у меня только пять минут есть, я едва чай успею выпить, а потом до половины девятого работаю. приходите в среду! какая-то старуха в клетчатом пальто идет на красный, останавливая машины рукой: она просит подождать и останавливается на середине, не доходя до берега, до тротуара. она стоит, в шляпе, пальто длинное. прямая, как пионерка.
я скольжу на велосипеде по просторным и звонким воскресным дворам, никого навстречу, крепкий запах копченой рыбы, по асфальту передо мной скользит тонкая, четкая тень. когда я сижу на скамейке перед самым грустным экзаменом и плачу, никольская в темных очках появляется вдалеке и первая машет рукой, я все время пропускала ее лекции, потому что работала, а когда приходила, то скидывала сланцы и сидела, уставившись прямо в свое сумрачное переживание, в комнату, освещенную тусклой красной лампочкой, откуда хорошо бы никогда не выходить, не произносить слов, не надевать туфель, не сдавать экзаменов, не ходить в суд, не подписывать бумаг, не возвращаться в следующее утро. все это было прекрасно, но нисколько не оправдывало.
ужасный ветер, мне ни одного голоса. среди ночи брожу по заправке shell, пока дж. спит в машине; над заправкой сосны, чуваки в желто-оранжевых куртках shell молча дежурят на разных концах освещенной площадки; на многие километры вокруг так тихо, как будто до самого питера никого нет, пустые дороги, темные, остывшие грузовики на обочинах. внутри заправки светло, тихо и мороженое; так скучно, что все принимают участие в создании кофе: анна делает эспрессо и греет молоко, вторая девушка долго предлагает булочку, а охранник без спросу насыпает в картонный стакан сахар и приносит огромную суповую ложку, чтобы размешать его, и спрашивает:
- что это вы так рано встаете?
еще нет пяти, потом в десять мы на границе. черничный йогурт, снег, длинная вереница машин. автоматический разводной мост неподвижен, шлюзы, фонари по обеим сторонам канала, белый раздавленный заяц. черный крест у дороги справа. на кресте выбито: ГЕНА и болтается пластмассовый венок. пока мы стоим в очереди, мимо нас проезжают четыре очнувшихся грузовика с деревом. они везут сосну. они все ехали на бумажный завод в лаппеенранте: горы опилок прямо среди цехов, густой дым из труб, две трубы.
я скольжу на велосипеде по просторным и звонким воскресным дворам, никого навстречу, крепкий запах копченой рыбы, по асфальту передо мной скользит тонкая, четкая тень. когда я сижу на скамейке перед самым грустным экзаменом и плачу, никольская в темных очках появляется вдалеке и первая машет рукой, я все время пропускала ее лекции, потому что работала, а когда приходила, то скидывала сланцы и сидела, уставившись прямо в свое сумрачное переживание, в комнату, освещенную тусклой красной лампочкой, откуда хорошо бы никогда не выходить, не произносить слов, не надевать туфель, не сдавать экзаменов, не ходить в суд, не подписывать бумаг, не возвращаться в следующее утро. все это было прекрасно, но нисколько не оправдывало.
ужасный ветер, мне ни одного голоса. среди ночи брожу по заправке shell, пока дж. спит в машине; над заправкой сосны, чуваки в желто-оранжевых куртках shell молча дежурят на разных концах освещенной площадки; на многие километры вокруг так тихо, как будто до самого питера никого нет, пустые дороги, темные, остывшие грузовики на обочинах. внутри заправки светло, тихо и мороженое; так скучно, что все принимают участие в создании кофе: анна делает эспрессо и греет молоко, вторая девушка долго предлагает булочку, а охранник без спросу насыпает в картонный стакан сахар и приносит огромную суповую ложку, чтобы размешать его, и спрашивает:
- что это вы так рано встаете?
еще нет пяти, потом в десять мы на границе. черничный йогурт, снег, длинная вереница машин. автоматический разводной мост неподвижен, шлюзы, фонари по обеим сторонам канала, белый раздавленный заяц. черный крест у дороги справа. на кресте выбито: ГЕНА и болтается пластмассовый венок. пока мы стоим в очереди, мимо нас проезжают четыре очнувшихся грузовика с деревом. они везут сосну. они все ехали на бумажный завод в лаппеенранте: горы опилок прямо среди цехов, густой дым из труб, две трубы.
верхом на ките
вчера я сдавала самый грустный в своей жизни экзамен. в пустой аудитории медленно становится все холоднее и холоднее, слышно, как на бульваре посвистывают троллейбусы, проходя мимо. гриша читает вслух сказку про конька-горбунка, потом говорит:
- ну я, как это, я все-таки считаю, что украинского языка как такового не существует, понимаете.
и выходит.
аня рассказывает про книжку "юности честное зерцало", скрючив ноги под стулом. до семи лет аню звали ганна, потом они уехали и польши и папа дал ей другое имя, чтобы не выделяться. теперь аня пишет статьи о рыбалке. жалеет, что бросила богословский факультет. иногда ей звонит начальник и тогда она выходит с лекции. про своего мужа она говорит:
- ну-у, эти мужчины. ну разве им объяснишь?
что еще я знаю об ане?
она ест сухари с таким видом, как будто извиняется перед кем-то.
лицо и волосы у нее одного цвета. волосы она никогда не распускает.
она часто приносит с собой мешок с вязаньем, вяжет себе свитера и платья, сочетание цветов всегда очень странное.
она говорит так тихо и вежливо, что невольно подозреваешь ее в склонности к истерикам.
что еще я знаю об ане?
чего еще я не знаю об ане?
на английском все зовут ее ганна, потому что она вовсе не хотела менять свое имя.
в журнале ее фамилию часто пропускают, в деканате ее все время путают с другой девочкой. у них похожие фамилии.
аня не любит эту другую девочку, потому что пропускают всегда ее.
что еще я знаю об ане?
я ничего о ней не знаю
- ну я, как это, я все-таки считаю, что украинского языка как такового не существует, понимаете.
и выходит.
аня рассказывает про книжку "юности честное зерцало", скрючив ноги под стулом. до семи лет аню звали ганна, потом они уехали и польши и папа дал ей другое имя, чтобы не выделяться. теперь аня пишет статьи о рыбалке. жалеет, что бросила богословский факультет. иногда ей звонит начальник и тогда она выходит с лекции. про своего мужа она говорит:
- ну-у, эти мужчины. ну разве им объяснишь?
что еще я знаю об ане?
она ест сухари с таким видом, как будто извиняется перед кем-то.
лицо и волосы у нее одного цвета. волосы она никогда не распускает.
она часто приносит с собой мешок с вязаньем, вяжет себе свитера и платья, сочетание цветов всегда очень странное.
она говорит так тихо и вежливо, что невольно подозреваешь ее в склонности к истерикам.
что еще я знаю об ане?
чего еще я не знаю об ане?
на английском все зовут ее ганна, потому что она вовсе не хотела менять свое имя.
в журнале ее фамилию часто пропускают, в деканате ее все время путают с другой девочкой. у них похожие фамилии.
аня не любит эту другую девочку, потому что пропускают всегда ее.
что еще я знаю об ане?
я ничего о ней не знаю
суббота, 11 апреля 2009
верхом на ките
у меня в руках две рыбы.
только что я каталась на велосипеде: от причала к причалу, от моста до моста.
а теперь у меня в руках две рыбы, я буду их готовить.
я не знаю, какие они на ощупь; на ощупь они сплошной лед. я вынула их из целлофановой упаковки и бросила ее в раковину, вместе с ледяной крошкой. у рта рыб целлофан немножко запачкан кровью, она коралловая. я держу их в руках, одну в правой, другую в левой. они лежали в маленькой коробочке и приняли одна рыба форму другой рыбы; они как две скобки, они рифмуются друг с другом своими телами. рыбы подруги, радужные форели.
на набережной было много солнца, на фрунзенском мосту было нестерпимо много солнца; чуваки хипстеры отмывали надписи на стекле под присмотром милиции и милиция была в сером и в шапках; чувакам даже дали какое-то моющее средство.
днем я была в гостях и держала на руках кота.
один день; а я держу в руках так много вещей.
кота, велосипедный руль и двух радужных форелей.
по полу проложена железная дорога. прямо по ковру в мастерской проходит железная дорога.
пока никто не видит я кладу одну из рыб на рельсы; по сравнению с поездом она кажется просто гигантской. она еще не оттаяла и пахнет очень нежно, отдаленно, сладковато.
она лежит на путях и мне кажется, что она не из этого мира.
я отогреваю пальцем ее глаз, он мутный, а потом становится прозрачнее, как если стараешься протереть маленькое окошко в замерзшем стекле зимой.
рыба смотрит на меня, я смотрю на рыбу.
никто ничего не произносит
только что я каталась на велосипеде: от причала к причалу, от моста до моста.
а теперь у меня в руках две рыбы, я буду их готовить.
я не знаю, какие они на ощупь; на ощупь они сплошной лед. я вынула их из целлофановой упаковки и бросила ее в раковину, вместе с ледяной крошкой. у рта рыб целлофан немножко запачкан кровью, она коралловая. я держу их в руках, одну в правой, другую в левой. они лежали в маленькой коробочке и приняли одна рыба форму другой рыбы; они как две скобки, они рифмуются друг с другом своими телами. рыбы подруги, радужные форели.
на набережной было много солнца, на фрунзенском мосту было нестерпимо много солнца; чуваки хипстеры отмывали надписи на стекле под присмотром милиции и милиция была в сером и в шапках; чувакам даже дали какое-то моющее средство.
днем я была в гостях и держала на руках кота.
один день; а я держу в руках так много вещей.
кота, велосипедный руль и двух радужных форелей.
по полу проложена железная дорога. прямо по ковру в мастерской проходит железная дорога.
пока никто не видит я кладу одну из рыб на рельсы; по сравнению с поездом она кажется просто гигантской. она еще не оттаяла и пахнет очень нежно, отдаленно, сладковато.
она лежит на путях и мне кажется, что она не из этого мира.
я отогреваю пальцем ее глаз, он мутный, а потом становится прозрачнее, как если стараешься протереть маленькое окошко в замерзшем стекле зимой.
рыба смотрит на меня, я смотрю на рыбу.
никто ничего не произносит
четверг, 09 апреля 2009
верхом на ките
верхом на ките
все скользит просто как улитка.
когда мне одиноко, я ложусь на ковер или еду куда-нибудь на велосипеде.
например, от качелей до перекрестка, от мдм до закрытого в четыре утра киоска с мороженым.
велосипед синий, несмотря ни на что одиноко – бывает.
мне одиноко, когда я лежу в мансарде деревянного дома, полного невидимых детей. очень тепло, постели вовсех комнатах не заправлены, с утра, когда чистишь зубы, пахнет свежим кофе, но потом выходишь и нигде по-прежнему никого нет. окно у самого пола, нужно сильно прижать щеку к подушке, чтобы разглядеть что-нибудь кроме снега. я хочу разглядеть тени елей, дорожные огни, следы зайцев на снегу. очень тихо, все невидимые дети очень тихие. я очень тихая, мои глаза смотрят внимательно, все остальное тает в теплой темноте и становится не очень нужным.
меня охватывает ровное сумрачное чувство конечности, предела и остановки; я смотрю, как чья-то машина едет по дороге, как мигает красный фонарь дорожных работ. я лежу бесконечно долго, но ничего не происходит, только тени становятся плотнее, луна выливается на снег. мне не хочется ни с кем об этом разговаривать и никто не приходит, чтобы поговорить со мной. я бесшумно выползаю из-под одеяла и иду на чердак. на двери написано private, но я все равно вхожу, тут прохладнее и еще темнее. я сажусь на маленькое кресло качалку с отломанной ручкой, на полу поблескивает всякая новогодняя мишура. я сажусь и сижу, немножко раскачиваясь. невидимые дети не обступают меня, и вообще ничего не происходит. я просто сижу в кресле-качалке, завернутая в полотенце, бессонная и злая. мне хочется что-то преодолеть, но это не имеет ничего общего ни с елями, ни со следами зайцев, ни с тем, в какой совершенной, белой как молоко, тишине, мерцает далекий знак дорожных работ. мне хочется, чтобы что-то случилось, но в такой непроглядной тишине, ночью, ничего не происходит. я дышу, раскачиваюсь и вовсю переживаю свое грустное чувство конечности. в этот момент мне одиноко сразу за всех в мире. я стараюсь заснуть так сильно, чтобы все они сразу заснули вместе со мной. некоторое время еще ничего не происходит, а потом мне это удается.
утром в мире нет ничего кроме снега, а снег бесконечен.
на завтрак настоящий кофе, а не невидимый.
марилена каждые десять минут выходит на крыльцо покурить, а в перерывах переводит нам то, что говорят в новостях.
две главные новости дня:
землятрясение в аквиле и дорожные знаки.
про землетрясение все понятно. про знаки.
в финляндии объявили весну и
меняют дорожные знаки. там, где зимой можно ехать 80 км в час, летом можно 100;
там, где зимой – 100, летом – 120. знаки переворачивают как книжки. знаки,
предупреждающие о животных, не меняют. снег падает так густо, что марилена,
выходя каждые десять минут на крыльцо,
уже не видит своих следов.
когда мне одиноко, я ложусь на ковер или еду куда-нибудь на велосипеде.
например, от качелей до перекрестка, от мдм до закрытого в четыре утра киоска с мороженым.
велосипед синий, несмотря ни на что одиноко – бывает.
мне одиноко, когда я лежу в мансарде деревянного дома, полного невидимых детей. очень тепло, постели вовсех комнатах не заправлены, с утра, когда чистишь зубы, пахнет свежим кофе, но потом выходишь и нигде по-прежнему никого нет. окно у самого пола, нужно сильно прижать щеку к подушке, чтобы разглядеть что-нибудь кроме снега. я хочу разглядеть тени елей, дорожные огни, следы зайцев на снегу. очень тихо, все невидимые дети очень тихие. я очень тихая, мои глаза смотрят внимательно, все остальное тает в теплой темноте и становится не очень нужным.
меня охватывает ровное сумрачное чувство конечности, предела и остановки; я смотрю, как чья-то машина едет по дороге, как мигает красный фонарь дорожных работ. я лежу бесконечно долго, но ничего не происходит, только тени становятся плотнее, луна выливается на снег. мне не хочется ни с кем об этом разговаривать и никто не приходит, чтобы поговорить со мной. я бесшумно выползаю из-под одеяла и иду на чердак. на двери написано private, но я все равно вхожу, тут прохладнее и еще темнее. я сажусь на маленькое кресло качалку с отломанной ручкой, на полу поблескивает всякая новогодняя мишура. я сажусь и сижу, немножко раскачиваясь. невидимые дети не обступают меня, и вообще ничего не происходит. я просто сижу в кресле-качалке, завернутая в полотенце, бессонная и злая. мне хочется что-то преодолеть, но это не имеет ничего общего ни с елями, ни со следами зайцев, ни с тем, в какой совершенной, белой как молоко, тишине, мерцает далекий знак дорожных работ. мне хочется, чтобы что-то случилось, но в такой непроглядной тишине, ночью, ничего не происходит. я дышу, раскачиваюсь и вовсю переживаю свое грустное чувство конечности. в этот момент мне одиноко сразу за всех в мире. я стараюсь заснуть так сильно, чтобы все они сразу заснули вместе со мной. некоторое время еще ничего не происходит, а потом мне это удается.
утром в мире нет ничего кроме снега, а снег бесконечен.
на завтрак настоящий кофе, а не невидимый.
марилена каждые десять минут выходит на крыльцо покурить, а в перерывах переводит нам то, что говорят в новостях.
две главные новости дня:
землятрясение в аквиле и дорожные знаки.
про землетрясение все понятно. про знаки.
в финляндии объявили весну и
меняют дорожные знаки. там, где зимой можно ехать 80 км в час, летом можно 100;
там, где зимой – 100, летом – 120. знаки переворачивают как книжки. знаки,
предупреждающие о животных, не меняют. снег падает так густо, что марилена,
выходя каждые десять минут на крыльцо,
уже не видит своих следов.
пятница, 03 апреля 2009
верхом на ките
через десять минут - в "хлеб насущный", а оттуда сразу в miekkala, за полторы тысячи километров, в растянутый уикэнд, в дождь
прожить волонтером в финской ecovillage стоит 9 евро
в россии адекватных экопоселений - нет. ковчег и родное - основали любители книжек мегрэ об анастасии, создают пространство всеобщей любви. гришино - основал васудэва, кроме того, что он устраивает семинары по керамике, сбору трав, вязанию веников, он еще настойчиво предлагает веселиться вместе. это веселиться вместе всегда вызывает у меня недоверие, я с детства угрюмая девочка, которая стоит в углу и никогда не участвует.
каждое слово - это слово прощания
у меня в рюкзаке мягкий сине-белый мяч из икеи.
у меня отличная записная книжка.
у меня десять евро
(один день в ecovillage плюс чашка кофе где-нибудь по дороге)
ничего лишнего
увидимся в среду
какой длинный длинный длинный уикэнд
прожить волонтером в финской ecovillage стоит 9 евро
в россии адекватных экопоселений - нет. ковчег и родное - основали любители книжек мегрэ об анастасии, создают пространство всеобщей любви. гришино - основал васудэва, кроме того, что он устраивает семинары по керамике, сбору трав, вязанию веников, он еще настойчиво предлагает веселиться вместе. это веселиться вместе всегда вызывает у меня недоверие, я с детства угрюмая девочка, которая стоит в углу и никогда не участвует.
каждое слово - это слово прощания
у меня в рюкзаке мягкий сине-белый мяч из икеи.
у меня отличная записная книжка.
у меня десять евро
(один день в ecovillage плюс чашка кофе где-нибудь по дороге)
ничего лишнего
увидимся в среду
какой длинный длинный длинный уикэнд
верхом на ките
или вот в книжном магазине, где-то глубоко, на окраине города. они закроются через двадцать минут. мужчина хочет купить глобус с подсветкой и рассматривать нежные синие океаны, но подсветка не работает и глобус не вращается, его разбирают на две половинки.
две кассирши, сидящие друг напротив друга, зевают.
одна говорит:
- ты слышала? душа человека может быть вложена не только в младенца, но и в растение и в животное. представляешь, даже в животное.
другая отвечает:
- да не. я слышала, мы эти все этапы уже прошли.
на той кассе, где не могут обратно собрать глобус, мужчина говорит:
- я тогда и не буду брать, раз не можете. вы мне его почините до завтра. я завтра приду.
две кассирши, сидящие друг напротив друга, зевают.
одна говорит:
- ты слышала? душа человека может быть вложена не только в младенца, но и в растение и в животное. представляешь, даже в животное.
другая отвечает:
- да не. я слышала, мы эти все этапы уже прошли.
на той кассе, где не могут обратно собрать глобус, мужчина говорит:
- я тогда и не буду брать, раз не можете. вы мне его почините до завтра. я завтра приду.
среда, 01 апреля 2009
верхом на ките
1. мне хочется ясности. я пишу списки.
2. с пробелами между строк. потому что это добавляет воздуха. мне хочется воздуха.
3. в моем лексиконе появляются новые слова. я научилась правильно употреблять такие слова как: «глухарь», дюбель, «шайба», шрифтовик, текстема, вокабула, кардамон.
4. трамвай идет по улице свободы, по улице лодочников, желтый, прогретый, шестой. я еду в трамвае, я и мой бесплатный ванильный кофе из больнички. мне кажется, что станция метро вот-вот будет, я жду ее с нетерпением. трамвай проваливается под железнодорожный мост или под шоссе, в общем, куда-то проваливается, ему навстречу движется гражданин в расстегнутой кожаной куртке, в кепке, с бутылкой пива «очаково». мне кажется, что он живет где-то поблизости, где-то тут, под мостом. мне кажется, что никакой станции метро впереди нет, что цивилизация вот-вот кончится и мы торжественно покинем мск на шестом трамвае, я, мой кофе и две грустные беспокойные старушки в балониевых пальто.
5. стоя в больничке у окна я смотрю, как зеленые электрички протекают среди сосен, одна за другой, а е.л. без конца меняет резиновые перчатки, чтобы стерильно, потому что ты бы посмотрела, кто тут ходит.
6. степь – это безлесное, заросшее разнотравьем пространство.
7. я видела двух некрасивых сорокалетних сестер-близнецов, они шли под руку. у одной губы накрашены малиновой помадой, у другой оранжевой.
8. у а.а. в редакции – тоже малиновой. она показывает: вот у вас в рассказах все так развивается, развеивается как дым, как кольца дыма, и поэтому названиями их нужно пригвождать. названия должны быть самые простые, кондовые. показывает руками кольца дыма. говорит, что в печать, а что на будущее. я слушаю все это, сижу на стуле. смотрю, как у нее в шкафчике на верхней полке - полное собрание сочинений бориса пастернака, а на нижней - грязные чашки и развернутая плитка шоколада, половинка плитки. я выхожу совершенно серьезной, я не чувствую ничего вообще. кроме планов на будущее. мой папа выписывал этот журнал, когда ему нравилось читать, и он очень обрадуется, когда я напишу ему об этом. я напишу ему об этом так, как будто мы сидим на кухне в пять часов утра, пьем абсент, зеленый и невкусный, и рассказываем, что у кого случилось. папа рассказывает про чемпионат по футболу для детдомовских, который он организовал, а я рассказываю про то, как я ходила в редакцию и мне сказали подождать, потому что летучка, и секретарша, чтобы чем-то занять меня, завернула в полиэтилен четыре куска бородинского хлеба. я пошла на патриаршие пруды кормить лебедей, от имени всей редакции. на самом деле я пошла в «республику», потому что мне нужна записная книжка.
9. я решила, что мне нужна записная книжка, и она должна быть маленькой. легкой и маленькой, чтобы помещалась в кармане. я решила не писать ничего лишнего. я решила ничего лишнего не говорить.
10. и еще она обязательно должна быть из бумаги riciclata.
11. возможно, я даже составлю список дел назавтра. пример: выяснить, наконец, у насти к., нужно ли писать курсовую для казначеева, или можно махнуть на все рукой. сходить опять в больничку. немного попрактиковаться в употреблении форм passato remoto. есть три раза в сутки. одного раза недостаточно, даже если кажется, что достаточно. одного раза недостаточно, особенно если это яблоко и кофе, или размороженная земляника и кофе. даже если это размороженная земляника.
12. шведская девочка нэнни-майя написала книжку об экологии. это был ее школьный проект. всем шведским школьникам перед выпускными экзаменами выделяют 100 часов свободного времени, чтобы они сделали собственный проект. и тема, и форма могут быть любыми. проект – такое обширное слово. из ее проекта по экологии получилась книжка, книжка в виде календаря. «январь. я подумаю о том, как попали на прилавок вещи, которые я покупаю». «февраль. я наведу справки о том, где можно купить экологически чистую продукцию и товары». она перечитала уйму серьезных книжек, а потом решила изложить все доступно и доходчиво. чтобы сделать 1 л кока-колы нужно 9 л чистой воды. доступнее просто некуда.
15. первый тираж книжки вышел на ее собственные деньги. перед лекцией я хожу и рассказываю всем о книжке, которую написала нэнни-майя. наташа плачет, лена и арина пьют молоко и едят печенье, маша читает рассказ платонова, который называется «уля», а нэнни-майя на фотографии очень загорелая, она сидит на веранде, солнце светит ей прямо в лицо, она щурится. на ней голубая рубашка, а ноги у нее босые.
16. я прихожу домой, снимаю шапку и обнаруживаю, что мои брошки из paperclay почти совсем высохли. paperclay застывает на воздухе, за двадцать четыре часа.
17. я также научилась употреблять слово «домой» по отношению к мастерской «76 С». мастерская – на пятом этаже, в кирпичном доме. занавески – как шведские полосатые карамельки. и днем, и ночью играет музыка. на подоконнике в кухне стоит оранжевая кофемашина. кому не нравятся обои, тот отдирает их, и холодные стены выходят наружу. когда дети приходят в гости в мастерскую, им разрешают рисовать на стенах.
18. город тромсо - на самом севере норвегии. в середине города вместо площади, с ратушей, фонтаном и церковью, - фьорд, а над фьордом мост. мы приехали туда к полудню, солнце в тот день так и не встало. в порту стоял паром trollsfjord. мы слепили снежную пирамидку, вставили внутрь стойкую уличную свечу. свеча сгорает за 4-5 часов. когда мы вернулись в лапландию, поздно ночью, пирамидка уже обвалилась.
2. с пробелами между строк. потому что это добавляет воздуха. мне хочется воздуха.
3. в моем лексиконе появляются новые слова. я научилась правильно употреблять такие слова как: «глухарь», дюбель, «шайба», шрифтовик, текстема, вокабула, кардамон.
4. трамвай идет по улице свободы, по улице лодочников, желтый, прогретый, шестой. я еду в трамвае, я и мой бесплатный ванильный кофе из больнички. мне кажется, что станция метро вот-вот будет, я жду ее с нетерпением. трамвай проваливается под железнодорожный мост или под шоссе, в общем, куда-то проваливается, ему навстречу движется гражданин в расстегнутой кожаной куртке, в кепке, с бутылкой пива «очаково». мне кажется, что он живет где-то поблизости, где-то тут, под мостом. мне кажется, что никакой станции метро впереди нет, что цивилизация вот-вот кончится и мы торжественно покинем мск на шестом трамвае, я, мой кофе и две грустные беспокойные старушки в балониевых пальто.
5. стоя в больничке у окна я смотрю, как зеленые электрички протекают среди сосен, одна за другой, а е.л. без конца меняет резиновые перчатки, чтобы стерильно, потому что ты бы посмотрела, кто тут ходит.
6. степь – это безлесное, заросшее разнотравьем пространство.
7. я видела двух некрасивых сорокалетних сестер-близнецов, они шли под руку. у одной губы накрашены малиновой помадой, у другой оранжевой.
8. у а.а. в редакции – тоже малиновой. она показывает: вот у вас в рассказах все так развивается, развеивается как дым, как кольца дыма, и поэтому названиями их нужно пригвождать. названия должны быть самые простые, кондовые. показывает руками кольца дыма. говорит, что в печать, а что на будущее. я слушаю все это, сижу на стуле. смотрю, как у нее в шкафчике на верхней полке - полное собрание сочинений бориса пастернака, а на нижней - грязные чашки и развернутая плитка шоколада, половинка плитки. я выхожу совершенно серьезной, я не чувствую ничего вообще. кроме планов на будущее. мой папа выписывал этот журнал, когда ему нравилось читать, и он очень обрадуется, когда я напишу ему об этом. я напишу ему об этом так, как будто мы сидим на кухне в пять часов утра, пьем абсент, зеленый и невкусный, и рассказываем, что у кого случилось. папа рассказывает про чемпионат по футболу для детдомовских, который он организовал, а я рассказываю про то, как я ходила в редакцию и мне сказали подождать, потому что летучка, и секретарша, чтобы чем-то занять меня, завернула в полиэтилен четыре куска бородинского хлеба. я пошла на патриаршие пруды кормить лебедей, от имени всей редакции. на самом деле я пошла в «республику», потому что мне нужна записная книжка.
9. я решила, что мне нужна записная книжка, и она должна быть маленькой. легкой и маленькой, чтобы помещалась в кармане. я решила не писать ничего лишнего. я решила ничего лишнего не говорить.
10. и еще она обязательно должна быть из бумаги riciclata.
11. возможно, я даже составлю список дел назавтра. пример: выяснить, наконец, у насти к., нужно ли писать курсовую для казначеева, или можно махнуть на все рукой. сходить опять в больничку. немного попрактиковаться в употреблении форм passato remoto. есть три раза в сутки. одного раза недостаточно, даже если кажется, что достаточно. одного раза недостаточно, особенно если это яблоко и кофе, или размороженная земляника и кофе. даже если это размороженная земляника.
12. шведская девочка нэнни-майя написала книжку об экологии. это был ее школьный проект. всем шведским школьникам перед выпускными экзаменами выделяют 100 часов свободного времени, чтобы они сделали собственный проект. и тема, и форма могут быть любыми. проект – такое обширное слово. из ее проекта по экологии получилась книжка, книжка в виде календаря. «январь. я подумаю о том, как попали на прилавок вещи, которые я покупаю». «февраль. я наведу справки о том, где можно купить экологически чистую продукцию и товары». она перечитала уйму серьезных книжек, а потом решила изложить все доступно и доходчиво. чтобы сделать 1 л кока-колы нужно 9 л чистой воды. доступнее просто некуда.
15. первый тираж книжки вышел на ее собственные деньги. перед лекцией я хожу и рассказываю всем о книжке, которую написала нэнни-майя. наташа плачет, лена и арина пьют молоко и едят печенье, маша читает рассказ платонова, который называется «уля», а нэнни-майя на фотографии очень загорелая, она сидит на веранде, солнце светит ей прямо в лицо, она щурится. на ней голубая рубашка, а ноги у нее босые.
16. я прихожу домой, снимаю шапку и обнаруживаю, что мои брошки из paperclay почти совсем высохли. paperclay застывает на воздухе, за двадцать четыре часа.
17. я также научилась употреблять слово «домой» по отношению к мастерской «76 С». мастерская – на пятом этаже, в кирпичном доме. занавески – как шведские полосатые карамельки. и днем, и ночью играет музыка. на подоконнике в кухне стоит оранжевая кофемашина. кому не нравятся обои, тот отдирает их, и холодные стены выходят наружу. когда дети приходят в гости в мастерскую, им разрешают рисовать на стенах.
18. город тромсо - на самом севере норвегии. в середине города вместо площади, с ратушей, фонтаном и церковью, - фьорд, а над фьордом мост. мы приехали туда к полудню, солнце в тот день так и не встало. в порту стоял паром trollsfjord. мы слепили снежную пирамидку, вставили внутрь стойкую уличную свечу. свеча сгорает за 4-5 часов. когда мы вернулись в лапландию, поздно ночью, пирамидка уже обвалилась.
вторник, 24 марта 2009
верхом на ките
утром мы были в посольстве (кропоткинский переулок, одностороннее движение, на углу - огромное стекло витрины, непрозрачное от миллиарда маленьких трещинок, оно так никогда и не разбивается). и вот теперь, начиная с этого вторника, мы можем провести тридцать дней в финляндии. можно отнять от следующих шести месяцев один, а потом прибавить его снова, потому что мы никуда не исчезнем, мы просто будем в финляндии. я представляю это как бесконечное роуд-муви, как легкие заполненные солнцем, как короткие, обрывистые записи на заправках: мельхиоровая ложка, мох в лесу, семь свечей, омыватель, клюква, самовары, кофе-чай, смешные названия пустых, одичалых деревень вдоль трассы, дни разматываются, расплываются, между ними нет никакой паузы, нет сна, нет остановки, одно-единственное сегодня, вдалеке плывет лес, за деревьями лежит море или озеро, такое же нестерпимо большое.
купив кофе в "насущном хлебе", я выхожу на улицу, уже нет времени говорить финские слова ни по учебнику, ни вслед за магнитофонной записью, я успела выучить дни недели и названия некоторых животных и ягод, потом наступило другое. много книжек, много рецензий, заметки, редакция "знамени", старого журнала с беспомощной бумажной обложкой. как niinfea я осталась без черновиков, все черновики слетели, а там была история про опасное лето, длинная история с пропущенными главами, повествование, в котором не было ни снисхождения к читателю, ни композиции и где пейзаж, единство времени, места и действия играли такую огромную роль. напишу еще, думаю я, но было так славно.
маша защитила диплом; говорила об ответственности перед языком и о стойком чувстве неправды, которое не оставляет ее ни на минуту; когда маша читала стишок, у нее дрожал голос, комиссия потом жала ей руку. маша оделась в платье и спросила: ты не будешь презирать меня за это?
по вечерам мы с людой ходим гулять по району. мы идем вдоль длинного пруда между высотками, в непреодолимом городском пейзаже. мы садимся напротив красной таблички "купаться запрещено", смотрим, как утки перебирают стоячую воду лапами. вода никуда не двигается и вызывает у нас смутное чувство беспокойства. по дороге домой люда куда-то пропадает.
купив кофе в "насущном хлебе", я выхожу на улицу, уже нет времени говорить финские слова ни по учебнику, ни вслед за магнитофонной записью, я успела выучить дни недели и названия некоторых животных и ягод, потом наступило другое. много книжек, много рецензий, заметки, редакция "знамени", старого журнала с беспомощной бумажной обложкой. как niinfea я осталась без черновиков, все черновики слетели, а там была история про опасное лето, длинная история с пропущенными главами, повествование, в котором не было ни снисхождения к читателю, ни композиции и где пейзаж, единство времени, места и действия играли такую огромную роль. напишу еще, думаю я, но было так славно.
маша защитила диплом; говорила об ответственности перед языком и о стойком чувстве неправды, которое не оставляет ее ни на минуту; когда маша читала стишок, у нее дрожал голос, комиссия потом жала ей руку. маша оделась в платье и спросила: ты не будешь презирать меня за это?
по вечерам мы с людой ходим гулять по району. мы идем вдоль длинного пруда между высотками, в непреодолимом городском пейзаже. мы садимся напротив красной таблички "купаться запрещено", смотрим, как утки перебирают стоячую воду лапами. вода никуда не двигается и вызывает у нас смутное чувство беспокойства. по дороге домой люда куда-то пропадает.
воскресенье, 22 марта 2009
верхом на ките
любовники полярного круга
хулио медем
лучший фильм в моей жизни
хулио медем
лучший фильм в моей жизни
среда, 18 марта 2009
верхом на ките
это очень хорошие дни, мне так кажется
(вот опять пошел снег, я ждала тебя)
выходя из редакции, надеваю шапку, трещинки в асфальте похожи на петроглифы.
франческа, сидя перед нами усталая, говорит:
- davai, davai, skaji skoree, skaji bistrissimo!
а потом можно долго ехать в троллейбусе по бульварам, никого нет, водитель только для вида открывает двери и кашляет на остановках. самый вкусный кофе все равно только в кофебине, я захожу туда утром и паша говорит самолюбиво: - какой я неадекватный! - и еще говорит: - приходи работать обратно.
вместе с а. мы напросились в гости к нине и к петри, они живут около финского города lappeenranta, у них три дочери в клетчатых сарафанах, а в крови у дочерей сосновые иголки, иголки колют им сердце и дочери взволнованно улыбаются. нина и петри сказали, что разрешат нам пожить на втором этаже.
веские, вот это слово, которое долго не можешь вспомнить; смотришь на блестящие камушки в ушах чернокожего криса, и не можешь; смотришь на номер троллейбуса, и не можешь, смотришь на экран, и не можешь. расстояние может быть веским? вода - может? жуир и хитрец - может? небо - может?
небо будет, и все выйдут на улицы в платьях, а мы еще и на велосипедах. в платьях и на велосипедах.
м.в., выходя из своего кабинета говорит нам: госы будут
выходя из ректората, говорит нам: госов не будет
антонов, входя, говорит: а я вам в прошлом семестре курс не читал?
выходя, говорит: - нувас, ну и сидите тогда. ладно.
мне кажется, быть несчастной стыдно
я себя воспитываю
(вот опять пошел снег, я ждала тебя)
выходя из редакции, надеваю шапку, трещинки в асфальте похожи на петроглифы.
франческа, сидя перед нами усталая, говорит:
- davai, davai, skaji skoree, skaji bistrissimo!
а потом можно долго ехать в троллейбусе по бульварам, никого нет, водитель только для вида открывает двери и кашляет на остановках. самый вкусный кофе все равно только в кофебине, я захожу туда утром и паша говорит самолюбиво: - какой я неадекватный! - и еще говорит: - приходи работать обратно.
вместе с а. мы напросились в гости к нине и к петри, они живут около финского города lappeenranta, у них три дочери в клетчатых сарафанах, а в крови у дочерей сосновые иголки, иголки колют им сердце и дочери взволнованно улыбаются. нина и петри сказали, что разрешат нам пожить на втором этаже.
веские, вот это слово, которое долго не можешь вспомнить; смотришь на блестящие камушки в ушах чернокожего криса, и не можешь; смотришь на номер троллейбуса, и не можешь, смотришь на экран, и не можешь. расстояние может быть веским? вода - может? жуир и хитрец - может? небо - может?
небо будет, и все выйдут на улицы в платьях, а мы еще и на велосипедах. в платьях и на велосипедах.
м.в., выходя из своего кабинета говорит нам: госы будут
выходя из ректората, говорит нам: госов не будет
антонов, входя, говорит: а я вам в прошлом семестре курс не читал?
выходя, говорит: - нувас, ну и сидите тогда. ладно.
мне кажется, быть несчастной стыдно
я себя воспитываю
четверг, 12 марта 2009
верхом на ките
десять минут между тем, как курьер позвонит в дверь и телефонной трубкой, обозначившей disconnected
всего десять минут, всего один день, а я уже видела двоих сумасшедших.
один обернулся на эскалаторе, идущем вниз, и сказал:
- иностранец? ну постарайтесь, постарайтесь, конечно. только сердце-то должно быть открыто.
у него острые скулы, маленькие глаза, скалистое, упрямое лицо. что он несет в своих двух холщовых пакетах, которые оттягивают его к земле? почему левая ладонь его выпачкана землей, а на правой - огромная черная перчатка? почему я смотрю мимо, почему не смотрю на него?
а другая женщина шла на тонких ногах по пушкинской, бледная и серьезная, после обеда. я вижу ее часто, на ней коричневая куртка из "кожзама" и зеленый шарф.
- этих двух недель было недостаточно, - вдруг внятно произносит она, пересекая площадь.
сегодня, за десять минут, я говорю прощай книжке "полубрат", которая началась, пустым неделям и унынию, итальянским семинарам,
говорю здравствуй русской литературе, стилистике, философии, эстетике, эстетическим концепциям павла муратова, журналу "знамя", где меня ждут в понедельник, и железной дороге, которую сегодня утром посадили на самолет, чтобы она прилетела к нам. до госов два месяца, до сдачи проекта диплома два месяца, когда я поступала в магистратуру, я совсем не представляла, что мне нужно от жизни, весь год это было похоже на я не знаю на что, когда антонов приходил весь винный, казначеев шевелил аудиторию ежегодными шутками и ограничивался тем, что "материал невероятно неохватен, все равно не успеем", ангельская можаева сегодня проспала, а завтра не дочитала, и когда кто-то произносит свое стихотворение, другие кашляют и говорят по телефону, не понижая голоса.
уже темно, тишина катится из комнаты в комнату, опережая меня. двойной вдох, двойной выдох.
все вокруг такие сложные, что не могут даже почистить картошку без внутреннего конфликта.
(и лучший творческий метод - это опережение)
ведь нужно же не забывать о том, что и это тоже существует.
всего десять минут, всего один день, а я уже видела двоих сумасшедших.
один обернулся на эскалаторе, идущем вниз, и сказал:
- иностранец? ну постарайтесь, постарайтесь, конечно. только сердце-то должно быть открыто.
у него острые скулы, маленькие глаза, скалистое, упрямое лицо. что он несет в своих двух холщовых пакетах, которые оттягивают его к земле? почему левая ладонь его выпачкана землей, а на правой - огромная черная перчатка? почему я смотрю мимо, почему не смотрю на него?
а другая женщина шла на тонких ногах по пушкинской, бледная и серьезная, после обеда. я вижу ее часто, на ней коричневая куртка из "кожзама" и зеленый шарф.
- этих двух недель было недостаточно, - вдруг внятно произносит она, пересекая площадь.
сегодня, за десять минут, я говорю прощай книжке "полубрат", которая началась, пустым неделям и унынию, итальянским семинарам,
говорю здравствуй русской литературе, стилистике, философии, эстетике, эстетическим концепциям павла муратова, журналу "знамя", где меня ждут в понедельник, и железной дороге, которую сегодня утром посадили на самолет, чтобы она прилетела к нам. до госов два месяца, до сдачи проекта диплома два месяца, когда я поступала в магистратуру, я совсем не представляла, что мне нужно от жизни, весь год это было похоже на я не знаю на что, когда антонов приходил весь винный, казначеев шевелил аудиторию ежегодными шутками и ограничивался тем, что "материал невероятно неохватен, все равно не успеем", ангельская можаева сегодня проспала, а завтра не дочитала, и когда кто-то произносит свое стихотворение, другие кашляют и говорят по телефону, не понижая голоса.
уже темно, тишина катится из комнаты в комнату, опережая меня. двойной вдох, двойной выдох.
все вокруг такие сложные, что не могут даже почистить картошку без внутреннего конфликта.
(и лучший творческий метод - это опережение)
ведь нужно же не забывать о том, что и это тоже существует.
вторник, 03 марта 2009
верхом на ките
книжка, где "уроки армении", вдруг раскрывается на маленьком рассказе про длинную уфу и трамваи. битов ездит на трамвае в уфе, ему нравится. живет на окраине, ехать долго, почти час.
он говорит: проезжаю мимо цирка, гостиницы, цирк выстроен смелой спиралью, форма будущего.
книжка у меня на коленях, я еду из института в троллейбусе и не сразу понимаю, что гостиница и цирк, про которые он тут пишет, это что-то вроде кровной связи с плохо знакомым родственником. хочешь или не хочешь, но никуда от этого не деться. гостиница и цирк были после уроков, вместо музыкальной школы, в смелых планах на будущее. остановиться в гостинице, как будто тебе негде больше остановиться, как будто с этим городом у тебя нет ничего общего, приехать как в незнакомый, как впервые, ничего никому не сказать.
битов пишет, что это хороший город
и не то чтобы после таких слов хотелось посмотреть на него, как на конченого человека.
книжка лежит у меня на коленях, троллейбус останавливается у померанцева переулка.
но что-то очень похожее.
он говорит: проезжаю мимо цирка, гостиницы, цирк выстроен смелой спиралью, форма будущего.
книжка у меня на коленях, я еду из института в троллейбусе и не сразу понимаю, что гостиница и цирк, про которые он тут пишет, это что-то вроде кровной связи с плохо знакомым родственником. хочешь или не хочешь, но никуда от этого не деться. гостиница и цирк были после уроков, вместо музыкальной школы, в смелых планах на будущее. остановиться в гостинице, как будто тебе негде больше остановиться, как будто с этим городом у тебя нет ничего общего, приехать как в незнакомый, как впервые, ничего никому не сказать.
битов пишет, что это хороший город
и не то чтобы после таких слов хотелось посмотреть на него, как на конченого человека.
книжка лежит у меня на коленях, троллейбус останавливается у померанцева переулка.
но что-то очень похожее.
верхом на ките
солнце совсем теплое сквозь джинсы.
пусть зима будет вечно.
пусть русские лыжники вечно варят себе гречку в хостеле laajavuori, спят в комнатах с видом на склон.
пусть уборщицы больших торговых центров осознают свою власть над этим пространством. пусть толкают свои уборочные тележки с гордым видом.
а с. - мягкий и обходительный тиран. мы устроили конкурс на перевод одного стишка, на все выдумки с ритмом, с инверсией, с неправильной падежной формой, он медленно говорит:
- чужеродно, неприемлемо, недопустимо. я думаю. я уверен.
потом он уходит, в мятой летней панаме. оказывается, в этом стихотворении все далеко не так драматично, как я выдумала. на часах двадцать шесть минут, солнце скрывается за дом с мансардой. комната скрыта в тихих волнах музыки, как подводная лодка.
пусть зима будет вечно.
пусть русские лыжники вечно варят себе гречку в хостеле laajavuori, спят в комнатах с видом на склон.
пусть уборщицы больших торговых центров осознают свою власть над этим пространством. пусть толкают свои уборочные тележки с гордым видом.
а с. - мягкий и обходительный тиран. мы устроили конкурс на перевод одного стишка, на все выдумки с ритмом, с инверсией, с неправильной падежной формой, он медленно говорит:
- чужеродно, неприемлемо, недопустимо. я думаю. я уверен.
потом он уходит, в мятой летней панаме. оказывается, в этом стихотворении все далеко не так драматично, как я выдумала. на часах двадцать шесть минут, солнце скрывается за дом с мансардой. комната скрыта в тихих волнах музыки, как подводная лодка.
воскресенье, 01 марта 2009
верхом на ките
верхом на ките
вот уже несколько дней как из хельсинки, и уже не успеваешь поверить, что действительно был там; молчание внутри глубокое, как ключ, канувший в сугроб. так хочется спать, больше всего на свете, как лодкам хочется плыть, как дельфинам хочется выныривать, как продавцу ракушек хочется продать ракушку. он идет по песку и тоскливо ноет среди занятой, разноликой, утомленной толпы и надувных матрасов.
купи ракушку
купи ракушку
купи ракушку
нисходящее движение, восходящее движение, стихотворение, озарение, давление
и виноград
на побережье в lido ostia я нашла камень для мамы, он похож на кусочек черного мыла недельной давности. у нас есть карта рима, в котором мы так и не побывали.
но в начале была долгая панорама, солнце было слева, клин был позади.
справа развевались три красных флага «лукойл», за заправкой блеклая, рыжая щетина леса. весь правый ряд занят грузовиками, у водителей термосы и календарики на лобовом стекле. водители осматриваются, ходят друг к другу в гости. впереди авария, только что произошла. я трогаю прохладное белое сиденье незнакомой машины и надкусываю старое, сморщенное яблоко. прежде чем дживс засыпает, мы говорим о мусоре, окружающем город, а потом дживс засыпает. солнце взрывается на его бровях и ресницах. остаемся: яблоко и я. картонный стаканчик из wild bean café. какая-то непроходящая стая птиц, то справа, то слева. у грузовика scania, что стоит немножко впереди, синие тени берез впечатываются в кузов. солнце опускается, золотит слежавшийся снег.
потом road-movie все-таки продолжается, так здорово просто ехать.
спас-заулок, где у обочины лежит огромная, оранжевая, подпаленная голова разбившейся фуры.
бол. опочивалово.
кам. мельницы.
красный латыш.
потом питер глухой ночью, мы уже который раз проезжаем питер насквозь, останавливаясь только на neste и выкурить сигарету у какого-то канала, а потом едем дальше. джармушу стоило бы добавить еще одну историю в «ночь на земле», про питер. справа вдоль дороги идут большие, серые, широкие животные с покатыми спинами, и мы обгоняем их. на изгибах дороги стоят высокие изваяния, черные люди с длинными шеями; когда подъезжаешь ближе, они обращаются в дорожные знаки; и в аэропорту vaantaa, в хельсинки, через час объявят наш рейс.
купи ракушку
купи ракушку
купи ракушку
нисходящее движение, восходящее движение, стихотворение, озарение, давление
и виноград
на побережье в lido ostia я нашла камень для мамы, он похож на кусочек черного мыла недельной давности. у нас есть карта рима, в котором мы так и не побывали.
но в начале была долгая панорама, солнце было слева, клин был позади.
справа развевались три красных флага «лукойл», за заправкой блеклая, рыжая щетина леса. весь правый ряд занят грузовиками, у водителей термосы и календарики на лобовом стекле. водители осматриваются, ходят друг к другу в гости. впереди авария, только что произошла. я трогаю прохладное белое сиденье незнакомой машины и надкусываю старое, сморщенное яблоко. прежде чем дживс засыпает, мы говорим о мусоре, окружающем город, а потом дживс засыпает. солнце взрывается на его бровях и ресницах. остаемся: яблоко и я. картонный стаканчик из wild bean café. какая-то непроходящая стая птиц, то справа, то слева. у грузовика scania, что стоит немножко впереди, синие тени берез впечатываются в кузов. солнце опускается, золотит слежавшийся снег.
потом road-movie все-таки продолжается, так здорово просто ехать.
спас-заулок, где у обочины лежит огромная, оранжевая, подпаленная голова разбившейся фуры.
бол. опочивалово.
кам. мельницы.
красный латыш.
потом питер глухой ночью, мы уже который раз проезжаем питер насквозь, останавливаясь только на neste и выкурить сигарету у какого-то канала, а потом едем дальше. джармушу стоило бы добавить еще одну историю в «ночь на земле», про питер. справа вдоль дороги идут большие, серые, широкие животные с покатыми спинами, и мы обгоняем их. на изгибах дороги стоят высокие изваяния, черные люди с длинными шеями; когда подъезжаешь ближе, они обращаются в дорожные знаки; и в аэропорту vaantaa, в хельсинки, через час объявят наш рейс.
суббота, 28 февраля 2009
верхом на ките
без четверти два, светофоры на перекрестке давно выключены. проехал грузовик, потряхивая пустым кузовом, а я сверху смотрю на все это: на перекресток, на стремление машины скрыться вдали, на окна в доме напротив, гаснущие один за другим. я придумываю имена домам, в которых мне приходится жить. стихотворение вивиан ламарк, которое мы переводим на семинаре у солоновича, начинается так:
казалось, этот лес был проходимый
справа деревья и слева деревья
чувствую себя прямо как та синьора из стихотворения, которая так никогда и не выбралась. сердце стучало, ночь наваливалась огромная черная на ее плечи. справа деревья, слева деревья. простая ветвистая прогрессия дерева: большие ветки становятся меньше, меньшие еще меньше, а последние вообще совсем тоненькие.
после обеда была защита дипломов. защищались настя, оля брейнингер, оля волкова, лия, тёма, саша кондратенко и ксюша. сидели в тесноте, прижавшись друг к другу локтями, упираясь коленками, дышали друг на дружку, слушали; в этой тесноте не было ничего нового. есин перебивал, светлана викторовна трещала, когда выступали оппоненты, турков поднимал белый стаканчик дрожащей рукой и ласково говорил, как некоторые дипломы его очень расстроили. федякин сложил из повести ксюши кондратовой две стихотворных строфы, но прочел так тихо, так скрытно, так внутрь себя самого, как он всегда читает, и стало понятно, чего они на самом деле тут стоят. даже если они хорошие до прорыва, до разрыва, их все равно не услышат и не повторят; тут много такой материи. вместо этого есин будет делать свои заявления, а светлана викторовна зевать и вообще быть посторонней. все вместе мы проучились вместе пять лет, но мы не делали ничего на спор, не лепили из снега крепость, не ездили стаями друг к другу по городам и даже не хотели бросить гранаты в макдональдс, мы вместе ничего не хотели. это ничуть не тревожно, мне нравится смотреть на их лица. когда я приду сюда на следующий год писать диплом магистра, то никого уже здесь не будет; все уйдут и станут свободными; и мы все будем жалеть, что так мало фотографировались вместе.
идет снег. и даже ужасные окрестности станции метро южная не кажутся такими ужасными. и автобус приходит быстро.
я приезжаю сюда пару раз в месяц. забрать что-нибудь (договор, книжку рассказов н.гинзбург на итальянском, зеленые кеды) или поселить камиллу, сестру кристину, марту, которая вообще-то не приехала.
в зеленых кедах я хотела походить в риме по бортикам выключенных фонтанов, но в этот раз мы так и не завернули в рим. из аэропорта мы поехали на побережье, в lido ostia, песок был черный и золотистый. англичане толкали по берегу розовую коляску с юной девицей. папа в джинсах, мама вдали, он разворачивает коляску и оставляет девицу лицом к лицу с морем.
а через три дня после того как камилла уехала, нахожу на столе письмо на клетчатом листочке; всякие смайлы и «твой подлый-подлый жук», мы так все время подписывались, когда были одноклассницами в 106ой.
комната с видом, когда в ней не живешь, кажется очень хорошей.
и тихая заправленная постель. и синий потолок на кухне. и всякие словечки, фотографии на стенах, и два пустых холодильника. мешочек с арахисом, просыпанный на столе сахар, таблетки кальция. вид тоже очень ничего: идет снег.
казалось, этот лес был проходимый
справа деревья и слева деревья
чувствую себя прямо как та синьора из стихотворения, которая так никогда и не выбралась. сердце стучало, ночь наваливалась огромная черная на ее плечи. справа деревья, слева деревья. простая ветвистая прогрессия дерева: большие ветки становятся меньше, меньшие еще меньше, а последние вообще совсем тоненькие.
после обеда была защита дипломов. защищались настя, оля брейнингер, оля волкова, лия, тёма, саша кондратенко и ксюша. сидели в тесноте, прижавшись друг к другу локтями, упираясь коленками, дышали друг на дружку, слушали; в этой тесноте не было ничего нового. есин перебивал, светлана викторовна трещала, когда выступали оппоненты, турков поднимал белый стаканчик дрожащей рукой и ласково говорил, как некоторые дипломы его очень расстроили. федякин сложил из повести ксюши кондратовой две стихотворных строфы, но прочел так тихо, так скрытно, так внутрь себя самого, как он всегда читает, и стало понятно, чего они на самом деле тут стоят. даже если они хорошие до прорыва, до разрыва, их все равно не услышат и не повторят; тут много такой материи. вместо этого есин будет делать свои заявления, а светлана викторовна зевать и вообще быть посторонней. все вместе мы проучились вместе пять лет, но мы не делали ничего на спор, не лепили из снега крепость, не ездили стаями друг к другу по городам и даже не хотели бросить гранаты в макдональдс, мы вместе ничего не хотели. это ничуть не тревожно, мне нравится смотреть на их лица. когда я приду сюда на следующий год писать диплом магистра, то никого уже здесь не будет; все уйдут и станут свободными; и мы все будем жалеть, что так мало фотографировались вместе.
идет снег. и даже ужасные окрестности станции метро южная не кажутся такими ужасными. и автобус приходит быстро.
я приезжаю сюда пару раз в месяц. забрать что-нибудь (договор, книжку рассказов н.гинзбург на итальянском, зеленые кеды) или поселить камиллу, сестру кристину, марту, которая вообще-то не приехала.
в зеленых кедах я хотела походить в риме по бортикам выключенных фонтанов, но в этот раз мы так и не завернули в рим. из аэропорта мы поехали на побережье, в lido ostia, песок был черный и золотистый. англичане толкали по берегу розовую коляску с юной девицей. папа в джинсах, мама вдали, он разворачивает коляску и оставляет девицу лицом к лицу с морем.
а через три дня после того как камилла уехала, нахожу на столе письмо на клетчатом листочке; всякие смайлы и «твой подлый-подлый жук», мы так все время подписывались, когда были одноклассницами в 106ой.
комната с видом, когда в ней не живешь, кажется очень хорошей.
и тихая заправленная постель. и синий потолок на кухне. и всякие словечки, фотографии на стенах, и два пустых холодильника. мешочек с арахисом, просыпанный на столе сахар, таблетки кальция. вид тоже очень ничего: идет снег.
пятница, 27 февраля 2009
верхом на ките
на заправке neste я украла коробочку кофейных зерен в шоколаде
мы заплатили за бензин и уехали
грустное чувство опасности и конца появляется на границе, когда уже не ваалимаа, а торфяновка. потом сразу начинается метель.
двое суток без остановки
два дня как из италии
еду на эскалаторе вверх и считаю сколько людей
едущих вниз
жуют жвачку
между делом
семь
мы заплатили за бензин и уехали
грустное чувство опасности и конца появляется на границе, когда уже не ваалимаа, а торфяновка. потом сразу начинается метель.
двое суток без остановки
два дня как из италии
еду на эскалаторе вверх и считаю сколько людей
едущих вниз
жуют жвачку
между делом
семь