а у них так ничего и не поменялось: ходят на одну и ту же работу по пятницкой, каждое утро пьют один и тот же кофе, говорят про кризис и про условия финансирования, одни и те же костюмчики, одни и те же просьбы. я узнаю их по воротничкам рубашек, аккуратным прическам, блеску очков и тому кофе, который они просят приготовить, они не меняют своих привычек, а на мне теперь не синяя футболка, а красная и на спине написано: coffee bean и ближе к концу первого же рабочего дня я испачкала ее шоколадом, хотя так старалась быть аккуратной, а не как раньше. вся кофейня теперь невозможно аккуратная, как нарядная барышня: большие глаза и кружевной зонтик. залитая солнцем веранда с плетеными креслами и пух, который медленно катится по полу - от дверей внутрь зала. бротик рассказывает две вещи: арахис по-таджикски будет че-мах-ча и еще что у нее есть любовник
- любовный ест, я его не люблю, вот столько люблю, но два хорошо, одной - нет.
и еще что он с усами и я его сто раз видела, когда он приходил в кофейню. он любит кофе без корицы и носит диско-рубашки под стать своим диким усам.
когда я иду от спортивной домой пух вьется около щиколоток и теперь становится понятно, какие деревья действительно тополя, а какие только похожи на них. я иду по дороге, где тополя с обоих сторон, и в траве, усыпанная пухом лежит большая рыжая собака; он везде в воздухе, он куда-то течет и совершенно неподвижен, как будто в остановившемся кадре, я разламываю скорлупку земляного ореха прямо пальцами и там внутри их оказывается два, два ореха, они сладкие.
дживс приходит вечером, когда совсем скоро наступит четыре часа, и мы рассматриваем друг друга в новых декорациях, где все так же, как и год назад, и совсем по-другому; мы смотрим друг на друга стоя по разные стороны стойки; машина-мардзокка пьет воду, сиплая и горячая, клочки тополиного пуха катятся по полу, в холодильнике стоит большой кувшин зеленого чая с сиропом, никто не бегает, не кричит и не нервничает, музыка играет негромко и кубики льда куда-то выпадают в машине, которая делает кубики льда; они падают внутри нее на решетку, они нужной формы, но тут же начинают таять.
вторые пятнадцать минут перерыва: я читаю йога джорнал про одного человека, который прошел пустыню калахари; у него с собой был друг, семь литров воды, сухой овес, курага и цветочная пыльца; за три дня до конца пути вода кончилась. он говорит, что человек, которому нечего есть, умирает от страха; он умирает просто потому что не знает, что он может не есть. по-прежнему приходит светловолосая гадалка с лицом мыши, и всякие актеры сверху обязательно устраивают представление, заходя выпить кофе; когда подъемник на воробьевых горах ползет вниз, я запрокидываю голову: вижу трос, к которому прицеплены два наших кресла, каких-то детей, которые едут выше, краешек синей палатки на верхней площадке, где прячется фотограф "внимание-вас-фотографируют", а потом все желающие могут купить фотографию, как они едут на подъемнике, а сзади них москва, которой можно пересчитать крыши, трубы, купола и телебашни, а еще выше склон лыжного трамплина, он упирается макушкой в небо, зеленый короткий, запрокинутый.
еще сегодня мы бросали в траву косточки от черешни.