я не могу спокойно смотреть на умирающих рыб
(это будет очередной черновик)
как многие люди
день грустный, день печальный, день грустный, день печально, день переделывать, день шоссе, день помощь, день октябрьская, день яна, день пятнадцать минут, снег, снег, снег. снег, снег. снег.
снег.
дороги, дворники, снег.
троллейбусы, снег.
опоздала на семинар, снег.
у нас всего несколько минут, мы говорим на одном и том же наречии, у нас есть дневное сознание и разлинованные страницы, но мы бросаем камни не глядя. камни не глядя. к черту благоразумие. как тебе удается сделать 39 кадров в пленке на 36, подруга? мне нравится еда, ржавые ложки, считать время не сутками и не таблетками. неужели я говорю неправду? ты любишь их всех по-настоящему, подруга? длинные безжалостные годы дневного сознания а потом бах и не остается ни дней, ни ночей, ни автобусных расписаний. слово, жест, движение, штрих взламывают поверхность вещей. я еду в троллейбусе с большим рождественским стаканом старбакс. я первый раз была в старбакс и теперь думаю о кофе и о голландских купцах.
я думаю, что должна поблагодарить голландских купцов.
Голландские купцы – они невероятно связаны с настоящим временем. Все началось с голландких купцов, когда они приехали в Эфиопию налаживать международные контакты. И вот пока большая часть налаживала, несколько самых юрких пробрались на секретные кофейные плантации, которые охраняли сто миллионов эфиопских мужчин, черных, как обжаренные кофейные зерна, и сто миллионов эфиопских колдуний с жесткими ступнями. Они украли кофейные деревца; может быть, была ночь; может быть, их утаили под одеждой. Потом кофейные деревца проснулись и никакой Эфиопии не было, вместо этого – то ли Ява, то ли Суматра. Вместо длиннопалых эфиопских ладоней – манжеты голландских купцов, которые отирают пот со лба, и их журавлиный язык. Кофейное деревце немножко думает, а потом дает ягоды, ягоды красные, в каждой ягоде по два зерна. Голландские купцы радуются, самые творческие придумывают, что делать с зернами, а может, просто подсматривают за эфиопами или турками. Европа пьет кофейный напиток, добавляет сахар, мед, имбирь, корицу, перец, молоко или лимонную корочку. Потом идут годы, войны, революции, изобретают телевизор, летят в космос, придумывают картонный стаканчик и открывают в Москве кофейню CoffeeBean. Тут в СoffeBean прихожу я, и встаю по одну сторону стойки. В черном фартуке. И тут в СoffeeBean приходите вы. Кофе. В большой стакан и с собой.
- Семьдесят пять рублей, - говорю я. – А вам молока добавить? Держите. До завтра!
И так происходит изо дня в день.
Целое лето.
И что-то меняется. Вы начинаете появляться в предметах, не схожих с вами. я перестаю дышать, когда вы входите. В перерыве, когда можно съесть что-нибудь или выпить фруктовый чай, я сижу на стуле, беззвучно открывая и закрывая рот, как рыба, и мне кажется, что я проживаю какое-то прекрасное, по-настоящему прекрасное стихотворение. Но от этого никуда невозможно деться. это невозможно рассказать, невозможно заснуть, невозможно есть, читать. Я не знаю, что произойдет завтра. Случиться может все, что угодно. Я чищу зубы в чужих, незнакомых квартирах, и Москва в разное время суток включает в себя все мыслимые города, в какие тебе только хочется. Но, что бы там ни случилось, цунами, финансовый кризис, бегство или превращение, мне придется встать в пять часов утра и идти на работу.
это начинается в воображении, в субботу.
то есть, я думаю, любовь начинается в воображении и постепенно заполняет собой все вокуг, так что не остается никакого воздуха. она появляется в узоре обоев и в крепком хрусте рыбьей косточки и в том, как лампы бликуют в стекле. в именах, в насекомых, в скобке моста, которая вместе со своим отражением образует контур раскрытого глаза, в каплях пролитого молока и в сухом жаре летнего вечера. и, когда вот так вот, думаешь, что непереносимо, ведь она же везде.
она же везде, это корни и кроны деревьев, это тиберий, укрывшийся в палатке, это студенты, которые ставят аромат и свет дня превыше канцеляризмов и с глухим стоном опрокидывают свои столы.
это лучшее
что могло случиться со всеми нами
голландские купцы
(я не знаю как вас зовут, но, думаю, не ошибусь, если буду звать вас просто Ван и во множественном числе)
Я действительно должна вас поблагодарить.
Вы такие отважные и мне совершенно все равно, что там вами руководило.
Вы made my year.
Вполне возможно, что вы также made my life.
в пятницу мы уезжаем в лапландский дом
(в снег, в снег!)
деревня, в которой он находится, называется akaslompolo
и вам, я считаю, необходимо это знать
дорожные камеры снимают, как ночью по обочинам дорог ходят олени. олени и четверо каких-то сумрачных мужчин в теплых одеждах.