утром мне подменили фамилию: пришла на занятие в белом свитере - стала яна творожкова
поэтому, придя домой, я начала революцию. я выбросила ковер. он был старым чудовищем, он вобрал в себя очень много разных страхов. я выволокла его за дверь и бросила у мусорных ящиков. старый свернутый запыленный червь. чао.
я избавилась от старых персиковых косточек, уничтожила полдюжины пакетиков растворимого кофе, рукава, давно отделившиеся от футболки, разные флаконы - закончившийся ацетон, засохший клей, капли, которые больше не нужно пить. потом я вежливо поговорила с родителями издалека. мы отдыхаем, сказали они, и представляем, что ты сейчас сидишь на подоконнике и говоришь с нами. завтра мы едем на дачу к тому профессору, его собака говорит по-французски, помнишь? зачем тебе еще одно платье? разве платье для женщин как для мужчин рубашка? платье для женщин, как для человека одежда, говорю я. потерпи, папа, скоро я стану старая и мне будет уже не до платьев. потом я кладу трубку, царапаю ногтем зеленую поверхность телефонного стола, поджимаю ногу, думаю о памяти крови, которая тянет меня куда-то на дно, и понимаю, что ничего уже никуда не тянет. потом выбросила залежавшиеся рукописи с плохими стихами и пустыми текстами. потом сорвала шторы. потом прицепила обратно. потом вытянула из-под компьютера черный платок: и гладила столешницу, всю в белых узорах изъянов. но диван. диван, дорогой дневник, старый диван, который превращается в песок, он мой враг и он не поддается. для дивана мне нужны мальчики.
потом исчезли мягкие игрушки, давно просроченные, но дорогие сентиментальному сердцу носки, ненужные книги,
потом я вошла во вкус и чуть не выбросила колченогую гладильную доску, потому что мне нечего гладить, но что-то меня остановило. и вот теперь я сижу в опустевшей комнате, дорогой дневник, изредка кусаю зеленую грушу, пачкаю пальцы соком, читаю giorgio.
но диван, дорогой дневник.
я сижу, а он стоит.
так это продолжаться больше не может.
(такая молодец, такая хозяйственная)