почему мне дорог эдвард хоппер.
его книга сначала появилась в martelli куда мы каждое утро ходили пить кофе между грамматикой и классом разговора. martelli с длинными рядами книжных стеллажей, с водянистым зеленоватым светом в углах, с прозрачным колодцем лифта и узкой лестницей на второй этаж: ступени из молочного матового стекла потрескивали, когда мы поднимались в кафе. оранжевые стулья, полные окурков пепельницы, закутанные в полиэтилен мандариновые деревца и из окон соседнего дома - белые простыни. мы оставались снаружи и тут же лихорадочно что-то писал рассеянный студент, с длинными волосами, которые уже начали седеть; внутри у барной стойки все наши учительницы: и бенедетта, и франческа, и рита, и барбара, которая, выпив маккьято без сахара, безмолвно расхаживает по террасе с сигаретой.
но в martelli было неудобно: во-первых, потому что нельзя было брать книгу с первого этажа на второй, во-вторых, потому что раздвижные двери там то и дело запирали всех посетителей внутри, сомкнув створки: и люди с покупками стояли за стеклом, глядя на нищего, который днями напролет сидит напротив входа на складном стуле. на его картонке написано: помогите. я гораздо несчастнее вас. у меня нет работы. и пока двери не откроются, в магазине скапливается влажное банное тепло. в общем, кроме этих утренних зябких минут, мы больше не возвращались в martelli.
поэтому - edison - сумеречный читальный зал за барной стойкой на втором этаже. читают стоя, сидя за столиками или на полу. через час мы идем на концерт в церкви на via del corso - флейта и орган, моцарт и бах; в городе темно и холодно; я надела на себя все, что только можно было одеть, и это не спасает. мне очень нравится название: il teatro di silenzio: l'arte di edward hopper. театр тишины. мужчина в белым свитере отодвигает кофейную чашку и я кладу ее на стол. он говорит, что его зовут франко. он устраивает выставки. он приходит сюда часто. он спрашивает про москву. еще в самолете запретив себе говорить здесь по-английски, я рассказываю ему - про москву. как должны жить и чувствовать люди, которые изо дня в день видят коробки вместо домов. если им никто не поможет. про снег и всякое такое. вежливо глядя на франко, листаю страницы. нет, про эдварда хоппера он никогда не слышал. нет, про этот свет он ничего не думает. думаю я. про самые тихие мгновения солнечного света и теней, отбрасываемых предметами - навстречу солнцу. замершие - вполоборота, сидя на постели, глядя в витрину, прислонившись к дверному косяку - люди. пустые пространства холмов и небес. собака у дома, тонущая в приливе трав, густой и поздний августовский полдень.
память о жизни - детали исчезают, контуры становятся нежными, свет замирает и сумерки не переходят в ночь, и ночь не становится утром. книги фолкнера, кизи.
выходит так, что мне дорого все, что окружает эдварда хоппера: флорентийские утра, полные маленьких удовольствий - перелом в стеклянной ступеньке, силуэт барбары, которая не улыбнется; вечер в эдисоне, когда входишь продрогнув, а потом - концерт в церкви, где мы слушаем флейту и орган, моцарта и баха. и когда начинается органное соло баха, все вздрагивают. а моцарту не нужно, чтобы вздрагивали. баху - всей органной силы - мало. моцарту хватает - нескольких октав. и оба - необходимы.
потом мне дорого то, что на его картинах уже ничто не движется, ничто и никто. и время не движется: игла, проколовшая ткань, замирает; и весь мир поддается этому свету. никто не произносит не слова.