во-первых, на "с", конечно, бывает салават юлаев (это потому что я в уфе, где салават - народный герой, храбрец, мученик, всадник, памятник и название крутой хоккейной команды)
во-вторых, на "с" бывает сок, это потому что я выпила коробочку бузинного сока сегодня в икее и было вкусно
в-третьих, на "с" бывает снег и все прекрасное, что к нему прилагается
в-четвертых, на "с" бывают сёстры.

зимний свет на коммунистической. солнце медленно опускается за башкирский театр, просвечивает сквозь черные деревья сквера юности или ленина или знания или бог знает чего другого, и заливает холодным светом именно наш столик в "шоколаднице".
люба изменилась, но ей не дашь пятьдесят семь ни за что; в трудовой ей написали костюмер, хотя на самом деле она убирает театральное закулисье и цеха, но приходит она в театр в мехах, запахе диор и собственном блеске, и все в один голос спрашивают, почему она со шваброй, а не на сцене? и действительно. ее правило: ты звезда; она всегда выглядит чуть-чуть скромнее, чем шикарно, и всегда улыбается; и поэтому никто не может в действительности представить, что ей приходится переживать и как выкручиваться. не знаю, может быть, это потому что в детстве она вместе со всеми заготавливала дрова на зиму, вылавливая из белой уплывшие бревна, а если тебе приходится наравне со взрослыми волочь такую штуку к дому и потом как-то даже участвовать в распиле, такая ответственность хочешь ты или нет, строит характер.
марина изменилась и стала требовательной, умной красоткой; мы привыкли считать ее чуточку избалованной, но лесная закалка и в ней проявляется чем дальше, тем больше; поработав летом ангелом офис-обеспечения у б. с водителем, шампанским на работе и ласковой начальницей, она приобрела новые интонации и новые планки; хотя никто раньше не мог сказать, как высоко мы прыгнем, кто нас осудит, кто станет нашим другом и будем ли сами довольны.

мы обсуждаем старые кроватки, бывших губернаторов, кошек, друг друга, изменивших мужей, девочек, которых мы помним маленькими, и людей, которых мы еще помним друзьями. и вообще все то, что могут обсуждать сестры. невозможно при этом не подначить друг друга, и я вдруг четко ощущаю, как легко разговаривать с человеком, который видел, как ты впервые пошел, и ни разу не предал за двадцать четыре года.
пока л. рассказывает историю про старую кроватку история выходит из-под контроля, и вместо истории про старую кроватку в саду превращается в историю про внезапные изменения. или вернее про то, что изменения на самом деле очень редко оказываются внезапными. про нашу троицу никто ничего не знал заранее и мы все до сих пор стараемся, чтобы знали гораздо меньше; но про кого-то, как сейчас кажется, все было решено загодя. девочки, с которыми мы играли летом, стали шлюхами, продавщицами в "полушке" и женами уже начаших спиваться курсантов речного училища. медленная, завистливая, жуткая деревня, где за твоей жизнью каждую минуту наблюдают те, чья собственная жизнь постепенно останавливается. л. заливисто смеется, когда рассказывает все это, и еще парочку страшенных событий, потому что вот этого уж точно никто у нее не отнимет.
я еще не видела эту деревню, поеду смотреть в воскресенье.
к счастью, там не только покосившиеся заборы, цепные собаки и лица уже пропавших для всех стариков и старух в окнах.
там еще яблони, качели и лодка, засыпанная снегом в саду.
когда я представляю, как л. поворачивается и идет со своим конвертиком пенсии к воротам, а в спину ей бросают: - с...
(- ставрида? - подсказываю я, не удержавшись. - селедка?
и официантки, которые делают вид, что не слушают, смеются)
так вот, когда я это представляю, я понимаю, что бывают случаи,
когда красота бессильна что-либо изменить.