рыбы. за эту неделю у меня появилось столько новой информации о рыбах и к тому же на этой неделе погибло много рыб. я не знаю, почему это так трогает меня и почему это приходится скрывать. в четверг володя провел семь часов под водой и поймал осьминога, мы разделали его, а дальше в ход пошло белое вино, специи и все остальное. на суше осьминог утрачивает всякие очертания и к нему не испытываешь сочувствия; в каком-то смысле между вами появляется вражда, потому что разделать его - непростая задача, даже мертвый, он сильно сопротивляется этому всей своей формой. осьминог предназначен не для этого, говорит он. но рыбы! рыбы - это совсем невыносимо.
в пятницу мы едем на полуостров луштицу. здесь одна асфальтовая дорога и сюда не устраивают экскурсий. воды в поселках нет, ее по-прежнему привозят в цистернах. старые маслины, каменные ограды между полями, чтобы защитить скудные посевы от ветра. в одной маслиновой роще пасется лошадь, она съедает четыре куска кукурузного хлеба с ладони, на шее у нее колокольчик. некоторые маслины дикие, а на некоторых висят таблички "privato". на луштице есть одно отличное место, кемпинг "весло", его невозможно не найти, потому что дорога на полуострове всего одна, и рано или поздно вы доедете до таблички с указателем на кемпинг. там марсианские красноватые скалы и ветер.
пока мы проверяем, холодная ли эта синяя вода (очень холодная, я выдержала не больше тридцати секунд), володя отправляется на охоту и возвращается через несколько часов с крошечным налимом, наколотым на трезубец. у налима такое выражение лица, как будто в мире вообще нет справедливости и он это прекрасно понимает и хорошо обдумал; еще у него два маленьких уса под подбородком и толстый живот. володя идет переодеваться, а я стою среди этого ветра, среди цветных пустых камней, босиком и держу ружье с трезубцем, пока налим окончательно умирает; я смотрю на море; из-за скал вымахивает здоровая яхта, из тех, которые легко сжигают восемьдесят литров топлива в час и нужны только для красоты; солнце садится и все медленно становится золотистым и красноватым, а вода становится тусклее, чем была пару часов назад. я немножко плачу над налимом, который еще шевелит хвостом. но это ни к чему не приводит. все по-прежнему остается очень и очень красивым.
вечером коты съедают налима так, что от него остается только сердце или какой-то другой орган, и все, он исчезает.
я хочу еще написать что-нибудь про все это дело с мертвыми рыбами, не с теми, которые уже лежат во льду на рынке в тивате или в белых пластиковых тарах в зеленике, напротив roda cash & carry, а с теми, которые умирают у тебя в руках, но вообще все это сводится к тому, что какая-то твоя часть куда-то девается вместе с ними и на том месте, где раньше не было ничего, вдруг появляется что-то жесткое и спокойное, ты становишься их смертью, чтобы рано или поздно стать своей собственной. выбравшись из воды, я одеваюсь и некоторое время танцую на теплых камнях, как делают танцовщики буто, чтобы стать просто одной из деталей пейзажа; за это время волосы высыхают, два рыбака с уловом появляются из-за скалы; а потом мы кладем налима в воду и устраиваем пикник на закате.
таймер говорит, что тесто для шведских булочек с корицей должно уже подойти, (и оно действительно подошло, йес), так что, дневник, увидимся после того, как я приготовлю начинку и поставлю все это дело расстаиваться. кажется, я собираюсь устроиться сама к себе пекарем, и поэтому тренируюсь каждый день. рецепт из шведской книжки "sju sorters kakor" говорит, что булочек должно получится сорок пять, мне нужно нечто вроде карлсона, чтобы все это съесть.