это смешно, но я скучаю по своему фонарику, который одевается на лоб. я скучаю по лыжному фонарику, который всегда у меня в кармане, - в швеции, норвегии, в финляндии. на берегу ботнического залива - я возвращаюсь из душа, кодовую дверь которого я открывала ножом, потому что мы приехали поздно и не успели получить ключей от душа на рецепции. на лыжной трассе - уже стемнело, в четыре часа дня, не везде есть фонари, шумное, искристое дыхание, шорох лыж о снег, такой громкий. в подосинках однажды в ноябре, когда нужно найти место для ночёвки, и мы идём вдвоём по просеке, в слякотной темноте за спиной слышны гудки электричек. хотя мне с детства кажется, что электрички вскрикивают, и что рельсы это одна сплошная тоска. потому что все от тебя уезжают - в адлер, в хабаровск, в москву, - это больно; и всегда приходится возвращаться, при этом часто не выспавшись, - это больно. можно объяснить это тем, что в детстве у меня не было лыжного фонарика, чтобы всегда видеть то, что находится перед тобой и перемещать темноту за спину. можно найти и другие причины.

пусть у меня практически нет времени для себя и нет времени написать, я собираюсь ничего не забыть, я собираюсь работать со своим прошлым, сейчас и потом, как с кинофильмом, как с карточками, как с материалом для систематизации. Я собираюсь всё переделать, пережить всё заново и всё объяснить, всё равно ничего не забуду.
(рано или поздно придется отбросить надежды на лучшее прошлое).


движение в августе, движение в сентябре, каждый день разбит на одно усилие за другим, сделать это, сделать следующее, сделать вдох, сделать ещё шаг и ещё раз сделать что-то новое, или что-то трудное, или что-то для другого. и никуда не исчезает. ну, во-первых, тренировки, тренировки это всегда до полного изнеможения, я лежу на коврике и качаю пресс, а котята - побольше и поменьше - смотрят на меня; делаю один подход, и в паузу тот, который поменьше, зевает и я замечаю, что он по-прежнему боится; делаю второй подход, тридцать три раза стягиваю ноги и корпус в группировку, останавливаясь в каждом крайнем положении, и лежу потом, глядя в небо сквозь листья винограда (начинают желтеть; можно использовать когда-нибудь на ужин); и коты - один из-за угла дома, другой из-за пустотелого кирпича, сумерки, запах дыма, сладкий запах дыма. однажды мы возвращаемся в герцег-нови, на подъёме, где недавно сбили огромного ротвейлера, и он целое утро лежал на обочине, окоченевший, черный, с растопыренными лапами, я внезапно чувствую этот запах дыма, возникший из темноты, где все жгут листья и мусор у себя во дворах, за домами, и он смутно напоминает мне детство, потому что в детстве этот запах вызывал во мне тоску и страх. последний костёр в затоне, тридцать первого августа, перед школой; мы забираемся с сёстрами на крышу гаража и долго лежим там, среди мелкой ранетки, пока нас не начинают искать, и тогда мы затихаем, лежим молча, переглядываясь, пока не выдаём себя смехом. и когда мы спускаемся, через полчаса, нас наказывают, потому что моя мама и мама моих сестрёнок испугались почти до слёз и не звонили в милицию только потому что в деревне нет телефона, а отцы уже выпили; выпили и начали мариновать мясо. мы пишем на бумажках свои тайные желания на будущий год и бросаем их в костёр, позвав на помощь всякие важные силы, торжественно и невозмутимо, как кошки, под насмешливыми взглядами взрослых. бассейн в саду уже полон головастиков и всякой живности похуже, под вечер становится холодно, и, несмотря на то, что мы смеялись, лёжа на крыше гаража и глядя на реку, несмотря на то, что мы все трое смеялись и выдали себя одновременно, что-то сжимает меня в пружину, хочется плакать и бежать без оглядки, и на следующий день мама будит меня рано, и я иду в пятый класс.
и вот я лежу, большая, уставшая, и отмечаю новое: новое, помимо вида из окна, языковой среды, и других условий: этот запах, равно как и все другие запахи, вызывавшие прежде это чувство побега, чувство незавершенности, чувства нигде (меня нет нигде), утратили своё действие, и стали приятными без доли горечи; мне больше не надо ни от кого убегать.
моя мама прилетает в тиват, мы паркуемся у самого съезда с дороги, под смоковницей и прежде, чем идти её встречать, собираем несколько смокв; она привозит мне книжку кена кизи, банку мёда и другую ерунду, и себя, себя - неуверенную, нерешительную, незнакомую, прожившую за меня шестнадцать лет, несколько дней проходят спокойно, а потом, когда мы уезжаем в горы с ночёвкой, наступает взрыв. мы едем в темноте по перевалу, две наши матери, и мы, навсегда исчезнувшие дети.


однажды в ноябре мы сели в электричку вечером в субботу и доехали до какой-то станции, вышли и двинули в темноте в лес; под ногами подмороженная слякоть и без снега ещё чернее. я ещё жила в той паршивой квартире на южной, и приходила к в. после лекций, в пять, у меня были ключи и ждала его с работы - и в его квартире было так холодно, и не было ни чая, ни воды, что мне приходилось идти в кофе-хаус в конце комсомольского и брать два стакана кофе с сиропом по флаеру, и пока я добегала обратно, они остывали. ближе к одиннадцати можно было начать готовить какой-нибудь феерический ужин с сыром, мёдом, бальзамическим уксусом, водкой и перцем, и ближе к полуночи он появился и предложил поехать переночевать в лес. я всегда думала, что лес это точно не для меня, потому что мне нравится тёплый пол в ванной и укрываться одеялом и вообще быть где-то подальше от всякой дикости, сырых поленьев, песен под гитару и всего такого. но тут я не раздумывая согласилась - все системы координат сдвинулись, и каждый новый опыт полезен. мы переписывались перед встречей на вокзале, кто что возьмёт, кто сухарики, а кто ножик; я предусмотрительно натянула термобельё, миллион тонких свитерков, которые были; в электричке в. достал из рюкзака детскую книжку про старого шведа петсона и его котёнка в зеленых штанах, которую купил днём на non-fiction, через два часа мы встретили в лесу женщину с ребёнком, которые шли на чей-то день рождения и потеряли нужную тропинку, а потом, когда уже нашли место, развели костёр и поставили палатку, в. отдал этот фонарик мне. никто не простудился, не обморозился и не умер, особенной дикости не встретилось, мы позавтракали сухариками с чаем, а потом сели на электричку и поехали на non'fiction, где купили несколько других книжек свена нурдквиста, и лыжный фонарик был у меня в кармане, хотя в москве слишком светло, всегда слишком светло, чтобы его надевать, но это важно - что он всегда там.