томас гарди пишет:
местность может быть красивой, величественной, полезной для здоровья, удобной для жизни, но если она не населена воспоминаниями, она неизбежно становится в тягость тому, кто в ней поселился, лишившись общения с подобными себе
я совершенно не могу согласиться с томасом гарди и избегаю дворов, улиц, городов и всевозможных местностей, которые населены воспоминаниями, какими бы красивыми и полезными для здоровья они ни были. потому что ничего не повторится. потому что издалека никто не появится с розами, двухэтажный дом с заштопанной желтой стеной исчезнет, я все равно ничего не забуду. о.ф. боялась возвращаться в город своего детства долгие годы; чем дольше она откладывала, тем сильнее все менялось. выходя из вокзала, чувствуешь свою бездомность и тщетно силишься вспомнить то, чего никогда не знал.
мои предки не бились при гастингсе и все, что я знаю о них, это то - что я не одна.
привет, дорогой дневник.
сегодня суббота, я съела последние виноградинки на блюде, прочла половину романа томаса гарди, где все принимают друг друга за кого-то другого, и "поэтику" аристотеля в третий раз и посмотрела "труп невесты".
папа обещает; похожий на киноактера, смуглый, он не спит. если мне хочется поговорить, я говорю.
сегодня был такой день - разломленный сон, белые страницы дэниэла и желтые тревельяна, читаю их вместе, и серый, и сияющая белесая кромка неба вдалеке; я стояла у окна и от окна тихо и сипло дуло; в такой день я всегда хочу вернуться домой и отхожу от окна. укрывшись, лежать в тишине; прошлое рядом. остатки пищи бросают под стол. едят полулежа, опираясь на левый локоть. римляне. теперь, думая, я хочу домой, я просыпаюсь, потому что возвращаться некуда. можно повернуть ключ три раза. можно не запирать дверь.
бежишь, потому что время обеда и тебя кликнули с балкона, и борщ, и свой собственный стол, и квартира для одинокой куклы в коробке. меня научили говорить извините,можно я вас перебью, если мне тоже хотелось что-то сказать и никогда не слушали. если качели не скрипят, то выбегаешь опять.
дорогой дневник, мама разбудила меня звонком и я не могла ничего сказать.
сегодня день рождения у болгарской бабушки, у о.ф. и у камиллы.
сегодня суббота
аа, и еще я услышала песню про jolene oh please don't take my man и узнала в незнакомой женщине ирен эрон
сахарная слива с гнилой сердцевинкой
библиотечная карточка, мелкий почерк, черные чернила.
четырнадцатое сентября.
за эти полгода я решила начать основательно разбираться в трех вещах - англии и английском, основах теологии и античном театре; и, конечно, всевозможные еще русские книжки и итальянский и итальянское. и еще спать по субботам сколько хочется.
всякий ли человек мог сделаться мистом?
а это, дорогой дневник, зависит от того, о каком времени идет речь - в римский период мог почти кто угодно, а вот в классический обычному человеку можно было и не думать об этом. шествие двигалось от афин, мистов осыпали насмешками с моста, двери в храм закрывались за ними.
стою у окна с чашкой шоколадного молока, дождь, редингская тюрьма,
конец эпохи
заключение уайльда - смерть королевы - смерть блока
андрей белый держит деревянный крест
тех, кто отпевали его, вскорости расстреляют
через час идти на страноведение англии
голубые резиновые сапоги
стук каблуков на эдинбургской улице. кора бежит вверх.
все фильмы, которых я ждала, чтоб услышать, как они замечательно говорят по-английски, вдруг оказываются на итальянском.
возвращение самодельной картины как отказ в визе; бессрочно; здесь я, пожалуй, перестану думать о читателе;
дорогой дневник, мне приснилось высокое окно, здание в классическом стиле желтого цвета, высокие ступени, колонны, ветви деревьев, вечер зимой; и тень, которой не было в окне, сколько бы я ни ждала
сейчас я допишу эссе про оскара уайльда на завтра и пролистаю быстренько гаспарова про античный театр
проф. у. спрашивает нас: - где была первая революция?
ответы:
- в раю
- в аду
- в голландии
ты знал, что ангелхранитель величиною в семьдесят пять локтей?
LXV.
Since brass, nor stone, nor earth, nor boundless sea,
But sad mortality o'er-sways their power,
How with this rage shall beauty hold a plea,
Whose action is no stronger than a flower?
O, how shall summer's honey breath hold out
Against the wreckful siege of battering days,
When rocks impregnable are not so stout,
Nor gates of steel so strong, but Time decays?
O fearful meditation! where, alack,
Shall Time's best jewel from Time's chest lie hid?
Or what strong hand can hold his swift foot back?
Or who his spoil of beauty can forbid?
O, none, unless this miracle have might,
That in black ink my love may still shine bright.